Я не совсем все понял, но переспрашивать не стал. Однако! – подумал я. А ведь она в том автобусе запросто могла меня отбрить, громко сказав на весь автобус, например: Ну что, хмырь, уставился?! Или не могла?
– Можно один вопрос? – вдруг спросил я.
Она слегка напряглась. Внимательно посмотрела на меня. Кивнула длинными темными ресницами.
– Ты такая решительная в жизни! Почему в автобусе меня не отшила? Видела же, что я откровенно пялился на тебя.
Она пожала плечами.
– Ты меня не напрягал. Ну или не сильно напрягал.
Помолчала.
– А почему, кстати, пялился? – вдруг спросила она с неподдельным интересом посмотрев мне в глаза.
– Уж больно понравилась, – тут же честно признался я.
И Ирина снова задумчиво кивнула.
– Вообще-то я спокойная, – сказала она после непродолжительного молчания. – Но иногда, когда вынуждают, на меня может накатить.
– Глядя на тебя в автобусе, никогда бы не подумал, – сказал я.
– Да, в тихом омуте… – ответила она, чуть отвернувшись.
Мы прошли через ночной лесок, впрочем, достаточно светлый из-за снега. Дошли до конечной остановки трамваев. Именно здесь я в тот памятный вечер вышел из 14-го маршрута.
Пересекли трамвайные линии, перешли дорогу. Какое-то время мы шли по тротуару. Справа от нас сплошной стеной темнели деревья "Соснового бора", слева – двухполосная дорога с редкими фонарями, за ней – две трамвайных колеи, а дальше – снова густые темные деревья, которые в своей глубине скрывали две воинских части и военный городок.
Какое-то время я размышлял – пойти по тротуару Лесной, или прогуляться по лесу? Решил, что в лесу и тише и спокойнее, и повел Ирину к ближайшей тропинке в сосны.
– Любимая дорога, – усмехнулась она.
– Что, часто здесь гуляешь? – с каким-то даже ревнивым подозрением поинтересовался я.
– Конечно!
Я повел ее по центральной – самой широкой – аллее, чтобы она ничего такого обо мне не подумала. Впрочем, фонари на аллее также не горели, но из-за белого снега саму аллею было достаточно хорошо видно.
Коротко разговаривая о каких-то пустяках, мы прошли мимо пустующих темных аттракционов – колесо обозрения, всевозможные качели, ангары под электромобили и тиры. В низинке мы разделились, с двух сторон обходя перегородивший тротуар нерастаявший пласт льда, покрытый толстым слоем скользкой грязи. Снова сошлись вместе. Вышли на тихую улочку Александра Невского, обычную для Новосибирских задворок – треснувший, с ямами, горбатый асфальт под ногами, грязь на тротуаре от подтаявшего мокрого снега и в углах покосившихся бордюров – там, где эти бордюры еще присутствовали. Уличные фонари тоже имелись, но горел всего один – где-то там, вдалеке.
Неторопливо пошли по сгорбленному тротуару.
– Может, на Бродвей? – предложил я, имея в виду центральную улицу этого района – Богданку. Бродвеем мы на своей окраине называли любую широкую освещенную улицу, на которой к тому же было еще и много народа.
– Машины не люблю, – покачала она головой.
И меня это тоже устроило – тихая улица, никого нет, мы одни – что еще надо?
Ирина вдруг быстро оглянулась по сторонам – никого вокруг.
– Курить хочу, – сказала она, доставая из кармана пачку сигарет, а я понял, почему она не любит Бродвей – там светло и много народа. А женщинам было неприятно открыто курить – осуждалось это, все-таки будущая мать! Да и потом, как она будет дышать на своего новорожденного ребенка? Так что женщины курили либо в ресторанах, либо прятались куда-нибудь.
