Сообщили в Ленинку. Оттуда подкатил на броне Славка Норгеймер, начальник инженерной службы Ленинской комендатуры. Подтвердил, что его это солдат, а по фамилии Андрей Карамзин. Сказал, что не солдат он больше – рассчитался и должен был уже садиться на поезд в Минеральных Водах.
Норгеймер заспешил обратно в комендатуру.
Прибыв, поднялся в штаб и сразу к коменданту. Его по пути во дворе комендатуры дернул было начштаба Душухин, в своей манере накричал – чего и как, почему без доклада, почему без рапорта! Норгеймер на Духа выпучился и бочком мимо, и к коменданту без стука. Питон на саперного офицера поднял грозный взор. В кабинете были Макогонов и Штурман.
За Норгеймером сразу входит Душухин.
Норгеймер доложил, что нашли их сапера в бессознательном состоянии в поле у дороги в районе населенного пункта Горагорский. Нашел его старик чеченец, проезжавший той дорогой. Солдата сейчас оперируют, а чеченца допрашивает особист в Северном.
Штурман насторожился.
Макогонов посуровел, желваками заводил.
Душухин покраснел.
– Товарищ полковник. – Душухин с обидой в голосе доложил: – Я доводил до вашего сведения. За последние два месяца пропали по дороге домой двенадцать человек из комендантских. И это только наших. Все рассчитавшиеся.
Штурман потер вспотевшей ладонью по колену.
Макогонов сразу все понял, подумал: «Спасибо, Дух, штабная ты крыса. Чего ж ты раньше, обезьяна тупая, мне не заострил внимание!»
– Все рассчитавшиеся, – повторил Душухин, – потому никаких следственных мероприятий и не проводилось. Ни по одному пропавшему не было сообщений, только по троим присылали запросы из военкоматов. Мы сообщили, что те люди числятся убывшими из части по окончании контракта. И что следить за их дальнейшей гражданской судьбой Министерство обороны не имеет полномочий и обязанностей.
Комендант спросил:
– Солдат жив?
– Да как сказать, – Норгеймер будто собирался с мыслями, – жив и не жив.
– То есть?
– В него стреляли тринадцать раз и контрольным добивали в голову. Но промахнулись, на его счастье, ухо отстрелили. А голова вся в крови, это что били его. Хирург пощупал, говорит, мягкая голова. Мозги отбиты. Если выживет, может дураком стать.
– Та-ак! – злобно протянул комендант. – Михалыч, – обратился он к Душухину, – ты сделай запрос по комендатурам и подготовь мне докладную записку. Поеду на Ханкалу. Василий Николаич, ты отправляйся в Северный. Попытай этого солдата, если, конечно, он выживет. Вдруг вспомнит.
– Надо, чтобы выжил, – скрипнул зубами Макогонов.
– Зацепка, – вставил Штурман.
– Тенденция – добавил Норгеймер.
– Прослеживается, – подтвердил слова Норгеймера комендант. – Норгеймер, ты проинструктируй своих, чтобы поодиночке не выезжали из Грозного.
– Понятно, товарищ полковник.
– Не «понятно», а чтоб не жопой думали! Я понимаю, у них у всех бошки поотколочены. Но, е мое! – вскипел комендант.
Норгеймер вышел из кабинета. Вслед, бубня под нос, вышел и Душухин.
Закурили.
Юля гордо вплыла как всегда без стука, принесла чайник с кипятком. Разлили по кружкам, сахаром вприкуску захрустели.
И будто не было сейчас Славки Норгеймера, и будто минуту всего назад не скрипели мужчины зубами в бессильной злобе. И в этом каком-то невоенном домашнем похрустывании, похлебывании совсем не чувствовалось то напряжение, в котором, казалось бы, по человеческому здравому смыслу, должны пребывать теперь люди, узнавшие о страшной трагедии. Но кто обвинит их в бездушии? Кто не знает – не знает, как тяжела и паскудна эта мужеская работа, которую люди прозвали войной.
