Перспективы наши, красочно обрисованные женами, действительно ничего радостного не предвещали – раны не смертельные, но лечение предстояло длительное и тяжелое. Главное неудобство – полное обездвиживание. Мне предстояло лежать месяца два, пока с обеих ног гипс не снимут с последующей разработкой! А Федору Климову, в связи с тем, что одна нога цела, было обещано на костылях передвигаться и в гипсе, но опять же – после операции, которую назначили почему-то только через десять дней.
– Ничего себе, – не на шутку расстроился он, – а раньше нельзя?
– Доктор сказал, что перелом открытый – рана должна зажить.
– И что мне вот так десять дней в подвешенном состоянии находиться? А Новый год?!
– Ничего не поделаешь… И Новый год можно хоть раз в жизни без куража отметить!
– Приедем к вам на Новый год, – успокоила Рита, – и шампанского выпьем. Главное, чтобы вели себя хорошо и выздоравливали…
– Во дают! – возмутился в свою очередь и я. – Не успели свободы передвижения лишиться, а они уже нам условия ставят, словно с детьми разговаривают… Материнский инстинкт проснулся?
То ли радуясь поддержке дорогих нам людей, то ли немного подогретые алкоголем, который на время отвел нас с Климовым от грустных мыслей, мы еще около часа вчетвером весело общались на различные темы, пока пришедшая с уколами медсестра Наташа вежливо не намекнула, что посетителям пора бы покинуть палату по причине позднего времени.
Рита должна была уехать вечером следующего дня, и потому Климовы решительно настояли, чтобы ночевать она отправилась к ним.
И вот в тот момент, когда мы остались одни, страшная грусть и отчаяние от безнадежности положения с новой силой завладели мною. Я даже на какое-то время забыл о том, что со мной в палате находится такой же товарищ по несчастью, и, не сдержавшись, тихо, словно подбитый пес, заскулил.
– Что, хреново? – тихо отозвался Климов и, не дождавшись ответа по причине моего смущения, тут же горестно согласился. – У меня та же беда… Но ничего не поделаешь, Саня, будем держаться. «Это пройдет» – было написано на кольце Соломона, помнишь?
– Ну, да, а с внутренней стороны: «И это тоже пройдет.»7
– А Виталик, ну, который сегодня ко мне приходил, любит говорить: «Не такие штормы терпели!»
– А он что, моряк?
– Был когда-то морским офицером, а потом мы в уголовном розыске вместе служили.
– Я так и понял из разговоров, что вы какое-то отношение к правоохранительным органам имеете.
– Ну, это давно было. Он уже лет десять как на пенсии, а я только этим летом ушел.
– Да вы молодые еще! – изумился я.
– Мне пятьдесят, а Виталик на пару лет моложе. Только он по здоровью ушел, а я по выслуге лет.
– А я, если честно, думал, что мы ровесники.
– Просто я всегда моложе своих лет выглядел. Помню в начале девяностых иду по райотделу мимо дежурки с кобурой под мышкой – лет тридцать было, наверное. А дежурный мне потом рассказывает, как две посетительницы-старушки шепчутся: «И как таким пацанам оружие доверяют?» Иногда это помогало в работе, иногда – наоборот.
– И мне в молодости очень хотелось сыщиком стать, детективы любил… Но в полиции такой должности ведь не бывает? Как правильно, оперуполномоченный?
– В официальных документах – да, но и слово «сыщик» по-прежнему в ходу. А ты, как я понял, журналист, верно?
– Да, а как догадался?
– Ну, я же сыщик! Согласись, это тоже творческая профессия – а рыбак рыбака, как известно, видит издалека.
