– Кстати, у тебя вроде должны быть занятия, – вспомнил Серафим, когда доел.
– Первое отменили, а я об этом узнал, когда уже сидел в трамвае.
– Понятно, а у меня сегодня вообще их нет. Меня к ним не допустят, пока я работу не сдам.
– Не думал, что у тебя на факультете все так серьезно, – продолжил я.
– У нас только студенты несерьезные, хотя есть и некоторые преподаватели.
– Обычно, это самые лучшие преподаватели. У меня такой как раз сегодня будет.
– Он, случайно, не основы фрейдизма преподает?
– Нет, всего лишь философию.
– У меня тоже есть философия, философия искусства.
Серафим взял свою кружку и немного отпил, а крошки шоколадного бисквита, что оказались в его бороде, пока он ел, упали куда-то на пол. Потом он уставился на дно кружки, словно там что-то было. Вероятнее всего разводы от кофейного осадка, от которых он не мог оторвать взгляд.
Мне часто приходилось видеть его таким, он словно отключался от реальности и погружался в свои мысли, в которых происходило нечто понятное только творческому человеку. Я учился только на первом курсе и еще мало знал об этом, но это состояние явно чем-то было похоже на сон.
Прекращалось оно так же внезапно, и через несколько минут серые глаза Серафима вновь наполнились осознанностью, он поднялся с пола и отправился в ванную, а я засунул руку в карман и понял, что телефон остался в куртке, которая висела в прихожей. Пришлось встать и отправиться туда, но как только я покинул балкон, мой взгляд наткнулся на мольберт. На нем был холст, картина явно была только начата, еле заметные штрихи переплетались, образуя нечто напоминающее орнамент. Что-то он мне напоминал, но я не мог вспомнить, что именно.
Пытаясь забыть об этих мыслях, я пошел дальше, мимо еще двух мольбертов, холсты на которых были чисты. Я прошел мимо ванной, дверь которой была открыта, свет горел, но Серафима там уже не было. Я обнаружил его на кухне, когда доставал телефон из своего кармана. Он стоял у холодильника и смотрел в окно.
– Я могу у тебя побыть еще полчаса? – спросил я, уставившись на экран телефона.
– Конечно, только разбуди, когда будешь уходить, – сказал он.
Ему надо было немного поспать, и Серафим решил разместиться в спальне своей сестры, куда ему вообще нельзя было заходить. Он открыл дверь, которая почти всегда была закрыта, когда я приходил. Серафим сделал еще несколько шагов и упал на кровать. Мне же стало интересно, как выглядело единственное не белое помещение в квартире.
– А здесь всегда было так? – спросил я у него, когда заглянул внутрь.
Казалось, что спальня Флоры вообще никаким образом не относилась к квартире. Ее стены были оклеены светло-желтыми обоями, потолок почему-то казался ниже, и даже запах был другим.
– Сам не знаю, что изменилось в этой комнате, – пробормотал Серафим, лежа на животе.
На нем все еще были только оранжевые трусы, и он лежал в них на коричневом покрывале, которое минуту назад было идеально расправлено. Я прошел внутрь, решив воспользоваться моментом, чтобы осмотреться. Во всей квартире не было столько мебели. Сложно было представить, как туда влезли все те полки. Там был даже туалетный столик с выдвижными ящиками с обеих сторон.
– Ладно, пойду допью кофе, – тихо произнес я и отправился обратно на балкон.
Когда я оказался в спальне Серафима, в первую очередь посмотрел на кровать, что была небрежно застелена старым бежевым покрывалом. На нем я заметил пятна краски и зачем-то подошел ближе. Не знаю, стоило ли удивляться тому, что матраса на кровати вообще не оказалось, а покрывало стало картиной, на которой был изображен целый подводный мир. То, что мне сначала показалось пятнами, на самом деле было рыбами, а в центре композиции плыла подводная лодка, формой напоминающая кита. Я потянул покрывало за один край, складки немного расправились, и мне удалось увидеть больше, увидеть на горизонте за лодкой город.
