– Во-о-от… А теперь усиливаем этот звук, как это делает довольный поросёнок. – я захрюкала. Прохожие стали оглядываться.
– Да, да, да… Там у тебя возле гортани есть такой маленький язычок. Так вот надо его заставить вибрировать. Отлично! Язык не поднимай! Хорошо!..
Нет, какое это всё-таки великое дело – индивидуальные занятия с профессионалом. За две минуты я научилась так замечательно грассировать, как будто всю жизнь только и делала, что ела лягушачьи лапки и разгуливала по Монпарнасу.
Моё радостное и благодарное изумление совершенно удовлетворили старушку. Она отмахнулась от моих восторгов, взялась за сумку и побрела в сторону многоэтажек. Я же закинула «Гибсона» на спину и направилась к рынку. Было у меня чревоугодное намерение потратить деньги на кубанскую черешню.
Уже на выходе из парка, я оглянулась. Моя учительница французского сидела пригорюнившись на лавочке, а возле её ног, на тротуаре, стояла сумка с продуктами. Стоп!.. Знаю я эти понурые сидячие позы, которые потом плавно переходят в лежачие. Проходили! Я подбежала к скамейке.
– Вам плохо? Может водички? – я скинула с плеча кофр и достала оттуда бутылку с водой. – Какое у вас давление? Повышенное, пониженное? Может сахар поднялся?
В ответ на мой псевдомедицинский допрос, она подняла на меня тоскливые выцветшие глаза и сказала: – Всё в порядке. Просто я абсолютно и неприлично стара. Ничего, сейчас посижу и всё пройдёт.
Мы посидели, попили водички и подышали по методу Стрельниковой. Затем я взяла сумку с продуктами, она взяла меня под руку, и мы потихоньку двинулись к её дому.
Пока мы с Луизой Генриховной поднимались на её последний пятый этаж, я уморилась, как будто весь этот подъезд помыла сверху до низу. Мы очень тщательно преодолевали каждую выщербленную ступеньку, а на площадках восстанавливали дыхание. Медленный поступательный режим улитки входил в диссонанс с моим внутренним темпом атакующего гепарда. К пятому этажу я уже твёрдо знала, что обязательно застрелюсь в пятьдесят лет. Это будет очень гуманно по отношению к окружающим.
Квартира оказалась двухкомнатная, уютная и очень интеллигентская. Минимум мебели, никаких сервизов в полированном серванте и книги, книги, книги… Чай мы пили по-дворянски, в зале, за круглым столом и на белой скатерти. На стенах висели произведения изобразительного искусства. И это обязывало. Это вам не на кухне, где взгляд постоянно упирается в поварское имущество – в кастрюли, разделочные доски, половники, а на стенах утилитарно, как в прозекторской сверкает керамическая плитка. Поэтому я старалась соответствовать: не чавкать, не хлюпать и не греметь чайной ложкой.
Как и положено истинному интеллигенту, Луиза Генриховна меньше всего говорила о себе, а всё больше о визави. За полчаса беседы она умудрилась вытянуть из меня такие сведения, какие я считала для себя навсегда потерянными. К своему удивлению я вспомнила фамилию, имя и отчество моей школьной учительницы французского, затем всплыло, как по-французски будет «пить чай» (prendre du the) и, что жена Наполеона Жозефина, была старше мужа на шесть лет.
В отместку Луиза Генриховна поведала мне достаточно фривольную байку об аберрациях обоняния знаменитого императора. Оказывается Наполеон обожал запах женского пота. И возвращаясь после отлучки к своей Жозефине, он слал гонца с запиской: – Не мойся. Буду через три дня.
