Потом сняли мерки для пошива формы и раздали блестящие брошюрки – теперь стало понятно, почему на них не фотография школы, а рисунок. Я втайне надеялась, что не прошла вступительный экзамен.
– Ну как? – спросила мама по дороге домой.
– Я ожидала другого…
– Не суди по одежке!
Папа глубоко вздохнул.
– Подумать только – наша Бет в пансионе! – сказал он, и в голосе звучала гордость, надежда и вера в то, что школа, несмотря на убогий внешний вид, откроет передо мной «большие возможности». У меня не хватило духу отказаться.
Два месяца спустя мы снова ехали той же дорогой. Мой первый учебный триместр. Чемоданы в багажнике. Опухшие глаза. Мама на переднем сиденье сморкалась в носовой платок.
Я боялась расплакаться при прощании и слишком быстро выпроводила родителей. Помню, как сразу же пожалела и как отчаянно мне захотелось плюнуть на эту дурацкую затею и броситься вслед за машиной.
Вместо этого я побрела вслед за уже знакомой сестрой Вероникой в мою будущую спальню, где меня познакомили с соседками, которые уже распаковывали чемоданы. Три девочки на противоположном конце комнаты были, без сомнения, хорошо знакомы и, к нашей зависти, сидели тесным кругом, обмениваясь новостями. Кратко улыбнувшись вновь прибывшим, они сразу же вернулись к каникулярным историям.
Мое имя было аккуратно выведено черными чернилами на табличке, прикрепленной к изголовью одной из кроватей, на двух соседних табличках тем же наклонным почерком было написано «Кэрол» и «Салли». Кэрол и Салли тоже явно стеснялись.
Мы еще не переоделись в форму, что подчеркивало разницу между нами и дружной троицей в углу. Те гордо несли свою привилегированность. Их чемоданы успели попутешествовать, одежда была куплена в дорогих магазинах, а рассказы о проведенных каникулах были словно из другого мира.
Наша половина комнаты сильно отличалась. Наши чемоданы были новенькими и блестящими, мой – из бледно-голубой пластмассы, купленный по дешевке.
Таблички с именами были и на маленьких прикроватных тумбочках, и на больших платяных шкафах в углу спальни. Пока я расстегивала чемодан, девочки стали болтать громче. Как я и думала, они вместе закончили начальную школу при монастыре.
Мы с Салли и Кэрол обменялись смущенными улыбками и начали обустраиваться; я начала с одежды, это было еще терпимо, но когда настала пора застилать кровать, у меня снова скрутило живот. Я ждала этого момента с содроганием. Покрывала привозить не разрешали во избежание лишней стирки, и в списке вещей значилось два одеяла и четыре простыни. Неделей ранее мама отложила для меня два темно-серых армейских одеяла, и я с ужасом подумала (и не ошиблась), что у остальных одеяла будут пушистые и цветастые, отороченные лентой – я видела их в рекламе дорогих гостиниц и умоляла маму купить мне такое. Сейчас стыдно вспомнить, как важно мне было иметь новое одеяло, но мама, не теряя жизнерадостности, объяснила, что пособия, которое папе выделила армия, хватит только на оплату обучения. А еще форма… На одеяла пока денег нет. Не сейчас. Может быть, на следующий год, Бет!
Мне и так несказанно повезло учиться в пансионе.
Я до последнего не заправляла постель, откладывала минуту, когда придется достать уродливые одеяла со дна чемодана. Нарочно долго возилась с одеждой, пока все не ушли вниз пить чай. Кэрол тоже почему-то задержалась, поэтому узнала о моей беде. Она первая в школе увидела мои слезы.
