– Теперь ты понимаешь, Нэнси, – продолжал Билли, – что я провел эту ночь и много ей подобных в попытке вернуть хотя бы малую толику чистого удовольствия нашему миру, в котором почти не осталось удовольствий.
Нэнси сидела молча, склонив голову.
– Давай я расскажу тебе, что сделал мой дедушка на рассвете после брачной ночи, – сказал Билли.
– Я не хочу слушать.
– Но в этом нет ничего плохого или грязного. Это… очень нежно.
– Может, потому я и не хочу слушать.
– Он прочел своей жене стихотворение. – Билли взял со стола книгу, раскрыл на нужной странице. – В его дневнике написано, какое именно. Хоть мы с тобой не жених и невеста, да и вряд ли еще когда-нибудь увидимся, я хочу прочесть тебе эти строки, чтобы ты поняла, как я тебя любил.
– Прошу… не надо. Я не выдержу.
– Хорошо, я оставлю книгу здесь – на случай если ты все-таки захочешь его прочесть. Стих начинается так:
Как я тебя люблю? Люблю без меры,
До глубины души, до всех ее высот,
До запредельных чувственных красот,
До недр бытия, до идеальной сферы
[8].
Билли поставил на книгу маленький пузырек.
– Еще оставляю тебе эти таблетки. Если принимать по одной в месяц, детей у тебя не будет, но ты по-прежнему останешься сорвиголовой.
С этими словами он ушел. Все ушли, кроме Нэнси.
Она подняла голову и увидела на пузырьке этикетку с надписью: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОБЕЗЬЯННИК».
1968
Долгая прогулка в вечность
[9]
Они росли по соседству, на окраине города, а рядом расстилались поля, леса и сады. Из окон их домов виднелась красивая колокольня, принадлежавшая школе для слепых.
Недавно им обоим исполнилось по двадцать. Они не виделись около года. Им всегда было радостно, тепло и уютно в компании друг друга, но ни о какой любви и речи не шло.
Его звали Ньют. Ее – Кэтрин. Как-то ранним утром Ньют постучался в дверь ее дома.
Открыла сама Кэтрин. В руках она держала толстый глянцевый журнал, целиком посвященный невестам.
– Ньют! – изумленно воскликнула она.
– Прогуляемся? – с ходу предложил он.
Вообще-то Ньют был очень застенчивый, даже с Кэтрин. Свою застенчивость он скрывал за отсутствующим тоном, как будто мысли его витали где-то высоко-высоко: у собеседников складывалось впечатление, что они разговаривают с тайным агентом, находящимся при исполнении некоего важного и благородного задания. Ньют всегда так разговаривал, даже если живо интересовался предметом беседы.
– Прогуляемся? – переспросила Кэтрин.
– Ну да. Шаг один, шаг второй, по лесам и долам, по мостам…
– Я не знала, что ты вернулся.
– Да вот сию минуту прибыл.
– Служба еще не кончилась? – спросила Кэтрин.
– Семь месяцев осталось, – ответил Ньют. Он служил рядовым первого класса в артиллерии. Мятая форма, пропыленные насквозь сапоги, щеки заросли щетиной. Он потянулся к журналу: – Какой красивый журнальчик, дай посмотрю.
Кэтрин дала.
– Я выхожу замуж, Ньют, – сказала она.
– Я понял. Пойдем гулять.
– У меня страшно много дел, Ньют. Свадьба уже через неделю.
– Прогулки – это полезно. Придешь веселая и румяная. Будет у твоего жениха румяная невеста. – Он принялся листать журнал, показывая на фотографии невест: – Как эта… и вот эта… и эта.
При мысли о румяных невестах Кэтрин залилась краской.
– Это будет мой свадебный подарок Генри Стюарту Чейзенсу, – продолжал Ньют. – Сходив с тобой погулять, я подарю ему румяную невесту.
– Откуда ты знаешь, как его зовут?
– Мама написала. Из Питсбурга, значит, приехал?
