– То есть ему вообще чужда романтика путешествий?
– Единственное, что ему не чуждо, – так это получать в точности то, что он хочет, и именно когда хочет. – Кухня наполняется чудеснейшим ароматом жареного бекона. – Эван у нас и впрямь великая личность. Несмотря на все, – мрачно добавляет Дьярмуид.
– Что вы имеете в виду?
– Да уж очень любит поорать, – откровенничает со мной шеф-повар. – За исключением разве что тех дней, когда у него выступление, – тогда от него порой и слова не добьешься.
– Жене с ним, должно быть, не соскучиться.
– Он не женат. Да и не думаю, что кому-то захотелось бы за него выйти. У него вообще очень напряженные взаимоотношения с людьми. Эван полагает, что самое худшее, чего может достигнуть человек, – это стать красивым, успешным и могущественным. Дескать, эти качества только усложняют личную жизнь.
– Да что вы! – Я еле сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться. – И это говорит человек, который ни разу не испытал бедности, никогда не знал грязной работы и к тому же отнюдь не страшен, как смертный грех?
– Я не говорил, что сам так же считаю, – как будто даже обиженно отвечает Дьярмуид.
Он кладет готовый сэндвич с беконом на белую, в японском стиле, тарелку, украшает его резной веточкой петрушки и темно-красным соусом сальса.
Я с трудом не пускаю слюни, припомнив, что минувшим вечером ужинала лишь пакетиком чипсов с сыром и чесноком.
– Я, конечно, не надеюсь, что здесь найдется какой-нибудь кетчуп…
– Нет! Разумеется, не найдется! – неожиданно рокочет у меня за спиной голос Эвана Дейвида.
И как скроешь от него тот факт, что передо мной испускает соблазнительные ароматы сэндвич со свежеобжаренным беконом! Мне остается лишь виновато краснеть.
– Что ж поделать, – говорит Эван, растирая мокрую голову полотенцем, – я не могу убедить вас, пока вы тут работаете, придерживаться, как и я, здорового образа жизни.
– Э-э…
– Так что не обращайте на меня внимания, кушайте спокойно. Наслаждайтесь…
Слабо улыбнувшись, я поднимаю ко рту чудесно пахнущее, аппетитное яство.
– …хотя это и сократит вам жизнь лет эдак на пять.
Он усаживается напротив и внимательно меня разглядывает, что грозит изрядно попортить мне удовольствие от насыщения холестерином.
Костюм для пробежки сменился на Эване повседневной черной рубашкой, однако характерная для него не сходящая с лица недовольная сосредоточенность осталась как была. На вид Эвану Дейвиду можно дать года сорок четыре – сорок пять. Вокруг глаз у него легкая сеточка морщинок – причем явно не от избытка улыбчивости. В темных волосах – изящный проблеск седины.
Тут он поднимает бровь – и я вдруг понимаю, что все это время разглядывала его не менее внимательно, чем он меня, причем Эван это отлично видел.
Наконец Дьярмуид подносит ему завтрак, который в сравнении с моим выглядит до тошноты здоровым.
– Итак, Ферн, – говорит Эван, заглотив свою пользительную жижу, – вы, значит, большой ценитель оперы.
– Э-э… Ну да, я… – Наши глаза встречаются, и я не могу удержаться от смеха. – Я что, и правда такое сказала?
– Именно.
– Значит, я лгунья. Я ни разу в жизни не была в опере. Я даже затрудняюсь назвать хотя бы одну из них. Единственный раз, когда я вас видела, – это в «Королевском большом концерте», или, может, еще в интервью с Майклом Паркинсоном в Top Gear.
– Что ж, тогда вам очень многое придется познать, – сухо собщает мне Эван Дейвид. Покончив с завтраком, он промакивает губы льняной салфеткой. – Начать можно уже и сегодня. У меня как раз нынче зиц-проба
