– Только б река не замерзла до того, как доберемся до волока, – высказал он опасение, но особой озабоченности в его голосе не слышалось.
– Ты правда бритт? – спросил Хелье.
– Я правда бритт, – ответил Годрик. – Всем бриттам бритт. Волосами покрыт.
– А? – не понял Хелье.
– Не обращай внимания. Я рад, что ты с нами. А то Дир скучал все это время без друзей. Теперь ему будет веселее.
Некоторое время Хелье смотрел безучастно на ловатскую гладь.
– Заботишься о хозяине? – спросил он.
– Больше о средствах. Когда Дир скучает, он ест за десятерых. Столько еды уходит без толку. Еда – не развлечение.
Помолчав, Хелье ощутил, как на него накатывает страшнейшая тоска. Говорить было лучше, чем молчать.
– А как ты к нему попал? – спросил он.
– Он тебе не говорил? Росли вместе. С семилетнего возраста. В Ростове. Его отец купил моих родителей, и меня в придачу, в Манчестере. Люди мы не простые. – Помолчав, он добавил: – Мой прапрадед был конюхом у самого Ланцелота.
– Ланцелота? – Хелье смутно помнились легенды, старые, и, на его взгляд, глуповатые. Какой-то, вроде, круглый стол, но не в кроге, а в замке, какие-то витиевато и торжественно глаголящие герои и благородные женщины, коварные драконы, поездки за Граалем, волшебник со светящимся посохом, и совершенно специальный сверд со странным названием, с помощью которого можно было покорить весь мир несмотря на торчащие под боком безупречно функциональные римские легионы, контролирующие добрую половину этого самого мира, обошедшие все мыслимые веси, и ни разу не имевшие дела с драконами.
– Это который с женой конунга спал? – спросил он.
– Сам ты спал! – возмутился Годрик. – Никто с ней не спал! Все сплетни. Хорла, люди все время сплетничают, это просто верх неприличия!
– Что значит – никто? Конунг, надеюсь, все же спал с нею?
– Конечно спал. Но об этом не обязательно говорить вслух, это личное дело каждого, особенно если он конунг. Странные вы люди – скандинавы. Ничего святого у вас нет, и очень плохие манеры, очень. Дикие вы все. Датчане хуже всего, конечно, но новгородцы и ростовчане не далеко ушли.
– Ростовчане не скандинавы, – заметил Хелье. – Может, только частично.
– Все одинаковы, что скандинавы, что астеры, что ковши. Дикость.
– А римляне?
– Римляне цивилизованные. Этого у них не отнимешь. Гады, конечно, но цивилизованные.
– А греки?
– По-разному. Есть такие греки, с которыми и знаться-то противно.
С этим Хелье был согласен, хотя былой злости на греков не чувствовал.
– Вообще, – продолжал Годрик, – уровень цивилизованности любого народа можно определить по его охотничьим традициям. Самые примитивные традиции – у датчан. Это не их вина – на их дурацком промозглом полуострове, помимо лосей, никакие животные не водятся. Противное место. Круглый год туман, ни рек тебе, ни гор, а уж как дождь зарядит, так неделями не перестает. Только сами датчане могут такое выдержать. А на лося – какая охота? Выдумки никакой не нужно. Лоси такие же тупые, как сами датчане.
Меж тем восстали ото сна Светланка и Анхвиса, растопили печь, и, потребовав у хозяина съестного, быстро приготовили завтрак. Дир проснулся последним, сбегал к реке поссать, вернулся, и, пристыженный неуемной язвительной Светланкой, сбегал еще раз на речку и вернулся помытый. Годрику за общим столом сидеть не полагалось, и, взяв со стола горбушку хлеба и кусок солонины, он ушел искать баню, о существовании которой сообщил ему давеча рыбак.
