Наконец-то они просыпаются. Володька открыл цыганские глаза, смотрит на меня и явно не видит.
– Зелинский!
– Господин капитан… мы уже думали…
– Подождите, батарея цела?
– Так точно… стоит в Армянском Базаре. Ужасно плохо. Все разбито… некуда деваться… Шикарные бои были, господин капитан. Жалко, вы как раз уехали в эту командировку…
* * *
Вечер. Собираемся пить чай. Мальчик-красноармеец[20] принес стаканы и не уходит.
– Ты что, Алеша?
– Господин полковник, где это Юшунь?
– Село одно… Теперь туда проведена железная дорога. А почему тебя интересует?
– Да там татарин со станции приехал… Рассказывает, красные взяли Юшунь.
– Глупости, Алеша… Напутал и больше ничего. Ты об этом не болтай. – Мальчик ушел. Сидим и молчим. Конечно, вздор форменный. Последняя укрепленная линия… Впереди Перекопский вал. Вообще, все это тыловая паника. Но все-таки неприятно, что жители уже говорят всякую чушь.
Перед тем, как лечь спать, старший офицер молча курил. Потом сказал мне:
– А что, если правда.
Мы оба отлично знаем, либо неправда, либо конец. За Юшунью ровная степь и ни единого окопа до самого моря.
Разделись и подполковник задул лампу. В темноте долго вижу красный уголек его папиросы. Я один. В крайнем случае могу застрелиться. У него на базе семья. Приехал навестить. Через два дня должен вернуться на фронт.
Никогда не видел этой физиономии. Офицер. Бледный, бородатый. Кажется, нетрезв. Свечка в руке дрожит. Чего доброго, закапает меня стеарином.
– Сейчас же вставайте!.. Отступление… К утру велено быть в Сарабузе.
Одеваюсь. Мои теплые вещи в обозе. Ждать его не будем. Придется ехать в чем есть. Дамы укладывают свои чемоданы. Алеша несет желтую лакированную коробку. Мороз, как будто, меньше. Ворота открыты. Солдаты-обозники грузят на подводы мешки с овсом и мукой. Никто не ругается. Работают спокойно и быстро…
В комнате собрались все: три офицера, три дамы, красноармеец Алеша, Гаврилов, солдаты-обозники. У жены подполковника на руках годовалая дочка. Все готово. Перед отъездом сели. Дай нам Бог когда-нибудь вернуться.
В степи тихо. Мороз на самом деле полегчал. Слегка щиплет уши, но можно не слезать с подводы. Девочка не простудится. Завернута в одеяло и плед. Дамы и Алеша поочередно держат ее на руках. Телеги смазаны. Не скрипят. Катятся ровно по наезженной дороге. В темноте крики и стук колес. Еще какая-то колонна. Всадник в бурке обгоняет нас и сразу пропадает. Сижу рядом с Гавриловым и еле вижу его лицо.
Шоссе почти пусто. Белая извилистая полоска между серо-коричневых холмов. Ни снега, ни зелени. Мертвая трава, скрюченные бурые листья на дубах и кое-где темные шары омелы. Солнца нет. Тихо. Когда проходит автомобиль, пыль сразу оседает. Едем быстро. Шесть подвод. Груза мало. Боевые части, кажется, еще все позади и дорога свободна.
Вот и Симферополь. Метелки пирамидальных тополей. Белые минареты. Сзади бледно-голубой плоский Чатырдаг. Аэродром. Машины аккуратными рядами. Часовых нет. Теперь все равно. Хоть бы кто-нибудь догадался поджечь. Мешок с мукой около шоссе. Другой, третий. Рассыпан овес. Перевернутая двуколка со сломанной оглоблей. Была паника. И тяжелую гаубицу бросили. Стоит в поле вместе с передком. Никому не нужна. Даже затвор не вынули. Только чехлы сняты. Они хорошей английской кожи. Еще пригодятся.
Гаврилов завернулся в бурку, мигает воспаленными веками и упорно молчит.
