Изабелла Наумовна, бледнея от волнения, стояла перед гостем в передней с шубой в руках. Видимо, спешила по своим делам, да так и обмерла от такого роскошества.
— Александровна Александровна? — переспросила она тонким голосом и бросила преисполненный муки взгляд на Сашу, стоявшую за спиной Плахова.
Саша поспешно схватилась за голову, кривясь, будто от боли.
— Мигрень у барышни, — с неуместным счастьем выпалила гувернантка. Кажется, мысль, что ей придется представлять воспитанницу, обмотанную крестьянскими тряпками, привела ее в ужас.
Плахов отшатнулся от ее радости, но быстро совладал с собой.
— Бумагу несите, — высокомерно обронил он. — Записку писать изволю.
Изволит он!
Саша тихонько попятилась и снова выскользнула на улицу, торопливо сворачивая к саду. Подумаешь, попоны! Лошади-то под ними обыкновенные, да у отца солдаты ездят на лучших. Да и сам граф тот еще жеребец напыщенный.
— Пакость, пакость, — приговаривала она, протаптывая дорожку по свежему снегу, — хоть бы провалился куда.
Ох, какую головомойку устроила ей часом позже Изабелла Наумовна!
— Такой обходительный господин, — причитала она, — граф! И тут наша егоза! Вот стыдоба! Стыдобище!
Саша послушала ее, послушала да и пошла к Марфе Марьяновне помогать чесать кудель. Кормилицу, по крайней мере, этот казус только рассмешил.
Михаил Алексеевич вернулся к вечеру, да не с пустыми руками. С собой он привез дородную, преисполненную достоинства женщину, которая оказалась кухаркой, перекупленной у какого-то местного дворянчика.
— А Семенович? — растерялась Саша.
— А что Семенович? — мягко переспросил управляющий. — Он ведь стряпать терпеть не может. Я его Шишкину отдал, на конюшни, а радости было — будто изумрудами осыпал. Что же вы за столько лет не спросили, к чему у человека душа лежит?
— Так не жаловался ведь…
Михаил Алексеевич тихо рассмеялся, отчего у Саши отчего-то в животе стало тепло и щекотно.
— Саша Александровна, — удивительно по-доброму произнес он, и она вспыхнула, ощутив неприличную интимность этого обращения, хотя казалось — привыкла с детства. Но так ее называли только свои и никогда — посторонние. Михаил Алексеевич будто шагнул в невидимый ближний круг, и захотелось увернуться от теплоты его голоса и спокойного, открытого взгляда. — Вот и вышло, что вы столько лет питались отравой, а человек страдал. Хорошо разве?
Она замотала головой, будто лошадь, увидевшая препятствие, чтобы отогнать чары этого мгновения.
— Михаил Алексеевич, — пожаловалась тут же, — ко мне граф прилип!
— Как прилип? — нахмурился Михаил Алексеевич обескураженно.
Она поспешно извлекла из складок поневы записку, полную витиеватостей, комплиментов и угроз совершить еще один визит на днях.
Гранин внимательно ознакомился с написанным:
— И чем он вам не угодил?
— Так ведь едва не побил, Михаил Алексеевич.
Он вскинул на нее взгляд — из туманной синевы неожиданно проступила режущая колкость льда. Ух, порезаться ведь можно!
Саша облизала пересохшие губы, ощущая себя ребенком, прибежавшим с ябедами к нянюшке.
— И как же вы позволили? — спросил он холодно. — Разве разучились давать отпор? Разве о ваших дуэлях не судачила вся столица?
— За дворовую девку принял, — торопливо пояснила она, пока лед не сковал Михаила Алексеевича совершенно. — Я ведь вон какая, — и она развела руками. — Разуверять его я не стала.
В отличие от Изабеллы Наумовны он не принялся винить Сашу в приключившихся бедах. Прищурился только задумчиво, а потом усмехнулся.
