– Вы готовы предстать перед моей мамой?
– Я безгранично ценю вашу матушку, – искренне сказала Мари-Жозеф.
– А она любит вас. Но иногда она бывает такой скучной и надутой!
Спальню мадам освещала одна-единственная свеча. Мадам что-то писала за столом, закутавшись в широкий шлафрок. Огонь в камине потух. В покое было сумрачно и холодно. Мари-Жозеф сделала глубокий реверанс.
Мадам оторвалась от письма и отложила перо.
– Лизелотта, душенька моя, – произнесла она, – подойди-ка поближе, дай на тебя поглядеть.
В семье мадам и мадемуазель принято было величать одним и тем же ласкательным именем.
Встревоженные реверансом Мари-Жозеф, из-под полы шлафрока мадам выскочили две собачки. Истерически затявкав, они принялись шумно носиться по комнате, стуча лапками и царапая коготками паркет. В любом углу посетителя охватывал застоявшийся запах их испражнений. Собачки, словно ожившие кучки ветоши, запрыгали вокруг Мари-Жозеф, теребя ее нижнюю юбку.
Не дожидаясь, когда мадам позволит ей встать, она невольно отпрянула, чтобы не получить лапкой в лицо, и украдкой легонько пнула Георгинчика Старшего. Престарелый песик тявкнул чуть громче, попытался было, клацнув зубами, схватить ее за юбку, утратил к ней всякий интерес и заковылял прочь, обнюхивая пол и пыхтя. Вторая болонка, по кличке Георгинчик Младший, подобострастно последовала за ним. Даже по сравнению с Георгинчиком Старшим он был песиком невеликого ума.
Мадам встала, обняла Лотту, нежно потрепала ее по щеке и чуть отошла, чтобы как следует ее разглядеть.
– Твой роброн стоит целое состояние, Карусель его величества всех нас разорит, – но в этом платье ты прелестна, оно тебе очень к лицу.
Низкий вырез сильно обнажал великолепную грудь Лотты; сизый атлас, серебристые кружева и бриллианты подчеркивали голубизну ее глаз. Пышущая здоровьем, плотная, бодрая и добродушная, Лотта пошла в своих немецких предков с материнской стороны, тогда как ее красавец-брат со всеми его достоинствами и недугами был Бурбоном до мозга костей.
Мадам окинула Мари-Жозеф с головы до ног внимательным взглядом:
– Полагаю, мадемуазель де ла Круа, это платье мне случалось видеть и прежде.
– Оно так идет Мари-Жозеф, мама! – вступилась за нее Лотта. – А ее искусница Оделетт совершенно его преобразила!
– Настолько, что ты сама могла бы его надеть.
– Помилуйте, мама, надеть одно и то же платье второй раз, да еще пока при дворе гостят иностранные принцы!
– А где же палантин, что я вам подарила?
Мари-Жозеф сделала вид, будто спохватилась и расстроилась:
– О мадам, прошу прощения, увидев новое платье, я забыла обо всем на свете!
Как она ни была привязана к мадам, в ее намерения отнюдь не входило подражать ее старомодным причудам и скрывать декольте под палантином или шарфом.
– Однако о моде вы не позабыли, – печально покачала головой мадам, смирившись с неизбежным. – Ну что ж, годится.
Мадам произнесла это точь-в-точь как Лотта, когда та ее передразнивала.
Лотта с трудом сдержала смешок. Мари-Жозеф скрыла улыбку, снова присев в реверансе.
– Дочь моя, – изрекла тучная герцогиня, – я уж начала было волноваться, куда это вы пропали.
Лотта рассмеялась:
– Ах, матушка, мне пришлось спасать Мари-Жозеф от чудовищной рыбы!
Мари-Жозеф приблизилась к мадам и, преклонив колени, поцеловала край ее платья.
– Пожалуйста, простите меня, мадам. Я не нарочно. Я очень сожалею, что мадемуазель из-за меня опоздала.
