– Боже, я не о том! Я о женщинах, которые продают свое тело.
Мари-Жозеф ошеломленно покачала головой.
– Которые продают свое тело мужчинам. Любому, кто только захочет. – И, потеряв терпение, Лотта решительно добавила: – Вступают с ними в связь!
– Вступают в связь? – непонимающе переспросила Мари-Жозеф. – То есть совершают прелюбодеяние? Вне брака?
– Какого брака? Вы, верно, совсем дурочка.
– Я…
Мари-Жозеф замолчала. С ее стороны было бы нарушением этикета защищаться от насмешек августейшей покровительницы, хотя ее и оскорбил пыл, с которым Лотта подняла ее на смех.
«Ты слишком вознеслась, – сказала себе Мари-Жозеф, – и получила по заслугам. Поделом тебе».
– Не сердитесь, я не хотела вас обидеть! – сказала Лотта. – Простите меня. Мне предстоит научить вас очень и очень многому: я все дивлюсь, как это монахини сумели воспитать вас в таком неведении!
– Они лишь надеялись уберечь от зла мою невинность, – промолвила Мари-Жозеф. – Сестры во Христе и сами невинны. Они ничего не знают о… – Она перешла на шепот.
– О шлюхах и блуде? – громко заключила Лотта. – Я расскажу вам о Нинон де Ланкло, я ведь с ней знакома – только бы об этом не узнали его величество или мама! – но, разумеется, она не шлюха, а куртизанка.
– А что это значит?
Лотта объяснила разницу, хотя Мари-Жозеф выяснение этой разницы напоминало дискуссию о том, сколько ангелов могут поместиться на кончике иглы.
В школе монахини без конца твердили о греховности плоти, но смысл их зловещих и загадочных предупреждений от Мари-Жозеф ускользал. Только однажды она решилась спросить, что такое прелюбодеяние, а проведя потом неделю в полном одиночестве в комнате на хлебе и воде, не избавилась от своего не подобающего девице любопытства, однако отныне стала осторожнее и не спешила задавать вопросы. Единственное благочестивое убеждение, которое она вынесла из наказания, заключалось в том, что близость между мужчиной и женщиной греховна, неприятна и обязательна в браке.
В возрасте Лотты Мари-Жозеф горько оплакивала покойных родителей, которые так любили друг друга, любили ее и Ива и которым пришлось обречь себя на горе и муки, чтобы создать семью и произвести на свет потомство. Она оплакивала их и думала, что ей и ее будущему мужу тоже придется пройти через это, чтобы ее дети могли насладиться тем же блаженством, какое в детстве выпало ей на долю. Она надеялась, что сумеет это вынести, и размышляла, почему Господь создал мир таким. А вдруг это Господня шутка? Но когда она спросила об этом священника на исповеди, тот рассмеялся. А потом сказал, что люди не должны любить друг друга, ибо такая любовь греховна. Людям надлежит возлюбить Господа, ибо единственно любовь к Нему освящает и возносит над греховными помыслами. После этого священник наложил на нее столь тяжкую епитимью, что уж лучше бы, думалось Мари-Жозеф, ее просто поколотили.
Однажды мать настоятельница прочитала воспитанницам лекцию о прелюбодеянии. Прослушав ее предостережения, девицы пришли в такое смятение и волнение, что всю ночь перешептывались, вместо того чтобы спать. Явившись в полночь проверить, как ведут себя их воспитанницы, сестры услышали шепот. В ту ночь и весь последующий месяц монахини спали в девичьем дортуаре, неподвижные и бдительные, и зорко следили за тем, чтобы воспитанницы не перешептывались и спали, как полагается по правилам приличия, на спине, вытянув руки поверх одеяла.
