Старшой руку вскинул, приказывая замолчать. И взглядом на Грозу указал, которая медленно осматривала воды реки от одного берега до другого. Ещё о себе она знала одно, в детстве заметила: через воду видеть умеет. Не насквозь, конечно, но удавалось и кольца височные, оброненные подругами найти, и один раз даже дитя, сынка младшего одного из селян, который с моста упал, отыскать, пока беда не случилась. Чуяла она невольно то, что увидеть хочет. То ли тепло какое узреть могла среди прохлады, то ли силу человеческую – и сама не могла объяснить. Она щупала серую преграду воды и старалась почувствовать кметя, с которым стряслась неведомо какая беда. Может, задели веслом в пылу гребли, или килем другого струга могло голову раскроить. Но тут среди холода глубины, сквозь переплетение водорослей и тины – до самого дна – она ощутила сияющий комок ещё горячей жизни. Смахнула с лица капли, что так и норовили глаза залить. Встряхнула ладонью и сжала в кулак, чувствуя, как озябли пальцы.
– Вон там – указала рукой в сторону каменистого берега, что взбирался в крутую горку у подножия утёса.
– Уверена? – Рарог заглянул в её лицо. – Я два раза нырять не буду.
Гроза кивнула, гася в груди вспыхнувший страх: вдруг ошиблась? Старшой быстрыми движениями скинул плотную свиту, а за ней – рубаху, сверкнув в пасмурной серости непогоды светлой кожей спины и широких плеч, привычных к гребле. Скинул сапоги, развернулся и, легко оттолкнувшись ногами, прыгнул в воду. И залюбоваться бы сильным телом, на миг изогнувшимся напряжённой дугой, да холод до костей уж пробирал – и о том больше думалось. А отойти от борта никак не возможно. Все струги приостановили ход, побросав якоря. И если чужого гридя ватажники и могли, верно, бросить, то своего старшого – никак.
Показалась скоро облепленная мокрыми волосами голова Рарога над водой. Он загрёб рукой воду и рывком вытащил на поверхность Болота. Почудилось сперва, что тот и вовсе без чувств, но он зашевелился вяло, помогая тащить его. А там со струга сбросили верёвку с доской на конце. Гроза, опершись на борт ладонями, наблюдала, как уверенно приближается к ладье старшой. Как борется с течением, что непреодолимо тащило его в сторону. Как захлёбывается порой всплесками волн. Но плывёт, дыша ровно, глубоко и зло.
Болота вытащили первым. А за ним сам забрался Рарог, распластался на дне струга между скамьями, среди расступившихся соратников. Его блестящая от воды грудь вздымалась высоко, он щурил глаза от падающих с неба капель, уже редких, но крупных. Кто-то поднёс ему сухую тканину – обтереться, а там и покрывало шерстяное, как будто заботливой женской рукой вытканное: до того красивое, узорное с кистями по краям. И пока он не успел накрыться, Гроза высмотрела на предплечье его, суховатом, мускулистом, знаки, вбитые под кожу краской – волховьи как будто. Да откуда ж знакам таким на теле татя взяться? Показалось, может?
Гроза очнулась от раздумий, только когда Рарог на неё взгляд поднял, вставая, возвышаясь над ней снова, словно дубовый идол.
– Что смотришь, Лиса? Согреть хочешь? – улыбнулся бледными губами и одеяло, которым плечи укрывал, чуть распахнул.
– Спасибо, что вытащил его, – буркнула она, отворачиваясь. Слишком спешно, суетливо даже, чтобы не разглядывать его невольно.
Да и нечего на подначивания отвечать. Ему, похоже, только и дай, что скалиться. Слово серьёзное только ватажникам своим сказать может. Саму бы кто согрел теперь: кажется, и свита уж почти насквозь промокла, хоть и плотная. И до того манящей показалась мысль прижаться к горячему телу, укутаться в тёплое, чуть колючее шерстяное тканьё. Да не про Рарога та честь.
