Он вспомнил, что дверью подъезда уже хлопнули, и, значит, с переносом очередной порции истории в залу можно было не спешить. Прибрав стол, положив Библию на свое место в нижнем отделении письменного стола, с закрывающейся на ключ дверцей, проверив себя, запомнил ли излишек времени занятий, который всегда засчитывался в занятия на следующий день, он вышел из комнаты с листками в руках и положил их в условленное место.
Возвратившись к себе, он стал одеваться для обычной дневной прогулки. Внимательно рассматривая летние брюки, вид которых оставлял желать лучшего, поскольку они более десяти лет прикрывали положенные части тела, Подмастерье услышал из залы хорошо знакомый скрип открывающейся двери. “Они дома? Но я хорошо помню, как хлопнула дверь!”, подумал он.
Поспешно одевшись, он вновь оказался на только что покинутом мес те в зале, и, заметив, что листки исчезли, громко окликнул:
– Аколазия, ты дома?
Дверь открылась, и выглянула Детерима.
– Аколазия с Гвальдрином уже ушли, – ответила она.
– Я думал, что и вы пошли с ними. Я слышал, как ушла Аколазия.
– Мне захотелось побыть сегодня дома. А назавтра я намечаю первый самостоятельный выход в город.
– А рукопись…
– Мы читали вчера вслух.
– И как, нравится?
– Рано судить, мы же еще только в начале.
– Вы нашли очень удачную форму сказать, что история в моем исполнении вам не нравится.
– Я этого не говорила.
– Это не столь важно. Вы по-прежнему хотите оставаться в роли зрительницы?
– А что вы мне предлагаете?
– Постепенно преобразовываться в участницу. Начинать хотя бы с малых ролей, а потом публика сама потребует вас на главные.
– Мы уже говорили об этом. Я не разделяю пристрастия Аколазии. И не только не уча ствую в ее игре, но, можно сказать, даже не наблюдаю за ней.
– Вот это характер! Значит, у вас свои, более интересные игры.
– С детства терпеть не могла играть. С какой стати мне увлекаться ими сейчас?
– Детерима, не лукавьте. Каждый человек ведет свою игру; иначе не бывает.
– Я не верю, что понятие игры распространяется на всех без исключения и на все, что происходит в жизни.
– Сдаюсь, но хочу вам сказать, что для игры достаточно чувствовать и действовать, даже соображать необязательно.
– Вот это да! Получается, что я играю, не соображая!
– Я этого не говорил, и не думал. Хотя, что греха таить, если бы мне пришлось охарактеризовать ваше отношение к нашему делу, извиняюсь, к нашей игре, в театральных терминах, лучше я бы не выразился.
– Это почти комплимент!
– Почти.
– А какую роль играете вы?
– Небольшую, но необходимую. Я что-то вроде рабочего сцены.
– И только? Но это не роль!
– По совместительству я еще расклеиваю афиши, заведую кассой, иногда составляю репертуар, исполняю функцию билетерши. Не достаточно ли для одного человека?
– Нет, даже если бы вы были дирижером оркестра.
– Да! Вы прибрали инициативу к рукам и теперь наступаете по всему фронту."
Детерима улыбнулась.
– Так что не вам упрекать меня в равнодушии к игре. Не быть артисткой и не иметь роли – вполне естественно…
– А быть, или называться, артистом и сидеть без роли – это, это … – Подмастерье запнулся. – Так что же это такое по-вашему?
– Это тунеядство, – отрезала Детерима.
– Я тунеядец? А знаете ли вы, что за последние годы я не помню ни одного дня, когда бы не вкалывал, да что там за последние годы – за всю свою сознательную жизнь. Разве что болел и не было сил подняться с постели.
