Он дернулся так, что я чуть не свалилась с дерева. Вместо улыбки мелькнул оскал. Я даже струхнула немного.
– Да как ты… – опустив голову, Алик будто подавил нечто вскипевшее в нем. – О-о, да ты совсем не понимаешь природы азарта! Деньги для меня вообще ничего не значат. Я запросто мог бы подарить тебе миллион, если бы вдруг выиграл. Тут ведь другое… Игра – это, знаешь, возможность проверить, насколько ты способен управлять событиями. Кожей почувствовать, где твое везение.
– Ты говоришь об интуиции?
– Не только, – Алик бросил на меня опасливый взгляд. – Не знаю, поверишь ли… Но я, честно, каждый раз пытаюсь заставить рулетку остановиться там, где нужно мне. Силой мысли, понимаешь?
– Конечно.
Обрадованно улыбнувшись, он с шаловливым видом закусил нижнюю губу, и лицо его стало совсем мальчишеским.
– Когда я научусь этому… Уже получается иногда! Нет, правда-правда! Но когда не станет проколов, тогда мне все будет подвластно, понимаешь?
– Ты тоже хочешь управлять людьми?
Он сразу нахмурился:
– Как мой отец? Нет. Только не это. Я еще и сам не понимаю, чем хочу управлять. Может, всего лишь собой. Своей удачей. Своими желаниями. Но у меня еще есть время разобраться с этим, правда?
Внезапно Алик спрыгнул вниз и прошелся по траве той особой походкой, какой обычно выходят на сцену комики. Потом раскланялся – больше перед березой, чем передо мной.
– Любезнейшая публика! Сейчас вашему вниманию будет предложена пантомима!
Зачем-то вытерев ладони о джинсы, он взял в руки что-то невидимое, и вдруг я совершенно отчетливо увидела мольберт и кисть. Прищурившись, точно всматривался в натурщицу (которой вовсе не я оказалась), Алик мазнул кистью по одной из красок и нанес первый штрих. Его движения были лаконичны, но так выразительны, что мне почудилось, будто я и впрямь вижу то, что он рисует. Это была женщина. И это была не я…
Может, эта горечь и не позволила мне забыть о нем тотчас, как мы расстались у дома его бабушки? Он настоял, чтобы я проводила его и запомнила, куда прийти в гости. И с тех пор прошло уже больше года. Сегодня я дописала свой роман о нем… Он получился немного дерганым, как и сам Алик. Тем более я смешала его с собой. Но та солнечная, ничем не подкрепленная радость, что сияла в его глазах, его детское желание повелевать обожаемым миром, в моей рукописи тоже есть. Кажется… Если бы Алик еще был тут, я попросила бы его почитать ее. Ведь нужно же убедиться, что написанное мной интересно еще хотя бы одному человеку. Рядом со мной нет такого человека…
Но и Алик больше не возникал в моей жизни. Я с головой ушла в историю, для которой он, живой, уже не был необходим, ведь персонаж, похожий на него, уже оброс плотью. А когда я вспомнила о реальном Алике и наведалась к домику М.В., то никого там не застала. Уже кончалось лето, и, видимо, полковник позволил сыну вернуться в строй…»
* * *
Когда-то Наташа рвалась уехать от своей матери за тридевять земель, но город не отпустил. Как можно было расстаться с женственностью московских холмов, с румяными баженовскими фантазиями, с тихой красой Новодевичьего монастыря, вблизи от которого родилась? К прудику у его изножья бегала летом с мальчишками. В детстве почему-то лишь с ними дружила, наверное, опять же из-за матери: девчонки воротили от Наташки носы – дочка городской сумасшедшей!
Хотя Наташина мать никогда не бродила по улицам с малахольной улыбкой, какая сегодня, пугая, возникла на Анином лице. Наташа до сих пор поеживалась, вспоминая: говорят, все дурные заболевания в третьем поколении передаются, как бы ее девочка не унаследовала…
