Он звонил еще два раза. Я уже готова была снять трубку и напомнить о наших договоренностях, но Гаев, словно вспомнив свое обещание, прервал вызов. А на следующее утро я убедилась, что он сдержал свое слово…
Входная дверь хлопнула так, что зазвенела посуда, стоящая на кухонном столе. В кои-то веки я пришла домой рано, раньше Манюни и, как настоящая мать, стояла у плиты и варила борщ. Борщ у меня знатный, еще по прабабушкиному рецепту, дочь его любила. Да и я, признаться, тоже. Я как раз забрасывала в кастрюлю мелко нарубленную зелень, как вздрогнули чашки. Судя по звуками Манюня сбросила обувь и убежала в свою комнату. Хлопнула межкомнатная дверь и стало тихо. Я отложила ложку и пошла на разведку. У двери в дочкину комнату притормозила и прислушалась, до моего слуха донеслось дочкины рыдания.
Первым моим порывом было вломиться к Манюне, выяснить, что за гад довел дитятко до слез, а потом закопать смертника живьем, предварительно оскопив. Так бы я и поступила, если бы Манюне было, к примеру, десять лет. Но имея совершеннолетнюю дочь, волей - неволей приходится учиться сдерживать душевные порывы. Ну, чтобы не нарушать личное пространство своего взрослого ребенка.
Испытывая сожаление о прошедших, благословенных временах, я аккуратно постучала в дверь.
- Я войду?
Из-за двери раздалось приглушенное:
- Нет.
- Хорошо,- покладисто согласилась я. - Обед будет через полчаса.
- Я не хочу.
- А ты уверена, что он стоит голодовки? - спросила, не спеша уходить.
- Кто он? - поинтересовалась дочь.
- Тот, из-за кого ты почти что сломала нашу дверь.
- С чего ты взяла? - вскинулась Манюня.
- Ну, мне так показалось, - я пожала плечами, будто дочь могла меня видеть. - Ладно, у меня там борщ выкипает.
Манюня появилась на кухне спустя семь минут, я засекала. Ровно столько понадобилось дочери, что бы умыть лицо и переодеться. Делая вид, что мне нисколечко неинтересно и вообще все в полном порядке, я налила две полные тарелки борща, положила по ложке сметаны и поставила на стол.
- Хлеб порежь, - попросила, споласкивая половник.
Манюня шмыгнула носом и послушно стала нарезать батон.
- Приятного аппетита, - пожелала дочери и взялась за ложку.
Манюня последовала моему примеру. Какое-то время мы молча ели, синхронно работая ложками. Дочь доела, убрала посуду и спросила:
- Чай? Кофе?
- Давай чай, - распорядилась я.
Мы с Манюней чаевничали, делая вид, что ничего не случилось. Я не лезла с расспросами. Зная Манюню, можно предположить, что, самое поздне завтра, она расскажет мне, что у нее произошло. Нет, у нее, разумеется, были свои секреты, но важными вещами дочь со мной делилась.
Но в этот раз я ошиблась - дочь «созрела» гораздо раньше, сразу после того, как чай был выпит, а посуда вымыта и убрана.
- Он меня бросил, - Манюня сразу начала с главного.
Я не стала делать вид, что не понимаю, о ком она говорит.
- Он намного тебя старше.
- И что? - вскинулась дочь.
- Мань, ты же не глупая девочка, должна понимать - мужчина его возраста и положения не может общаться с такой девушкой, как ты просто так.
- Это как?
- Дочь, ты уверена, что хочешь это услышать? - уточнила у нее.
- Хочу, - ответила дочь с вызовом.
- Изволь. Надеюсь, я не открою тебе Америку, почему такие, как Гаев, интересуются юными девушками.
- И почему?
- Не за ручку подержаться, - ответила прямо. - И не по бульварам гулять. Взрослые мужчины хотят взрослых отношений.
