«Я замерз. Когда мы придем?»
Гуня взял себя в руки. Ассамблея оказалась поблизости – в укромной чаще. Мрачные люди в черных дождевиках с капюшонами переминались вокруг какой-то зловеще рыжей колоды. Часть чащи очистили от кустов и развели костер. На огне жарили хлеб два сатаниста и три сатанистки – все, как на подбор, рыжие. Гуня проследовал к главным фигурам у колоды, а Гак с Додиком подсели греться к костру.
«Скоро начнем, – таинственно возвестила им одна рыжая сатанистка. – Где ваши мантии?»
«У нас нет», – откровенно признался Гак.
«Новенькие, – определила она. – А я Даша. Я – ведьма». – При этом она зачем-то подняла ладонями свои крупные груди и угрожающе ими тряхнула.
Додик опасливо покосился на нее.
Гак повел себя более решительно:
«Даш, а чего празднуем?»
Она изумилась.
«Ну, в смысле, какой ритуал, что за день?»
Она скроила физиономию.
«Посвящение?» – настаивал Гак.
Она разразилась ведьмовским хохотом. Груди сами, без помощи рук, издевательски заколыхались. Гак обиделся.
Все остальные были в мантиях. Гуня – в своем черном плаще. Он и начал таинственную церемонию. Сперва он проорал в черное небо какие-то рокочущие слова.
«Между прочим, это иврит, – прошептал Додику Гак. – Ну, еврейский язык».
Звучал еврейский язык довольно дурацки, и Додику стало грустно.
Потом Гуня сказал:
«У нас сегодня… – тут он прервался, чтобы сморкнуться. – сегодня… день. Не волноваться!» – строго сказал он в небеса и умолк.
Инициативу перехватила грудастая рыжая Даша.
«У-у-у!» – сказала она и начала ритмично раскачиваться. Остальные тоже закачались, но только без «у».
«Крови!» – вдруг взвизгнул кто-то неопознаваемый из них, то ли мужчина, а то ли женщина.
«Черной крови!» – подтвердил кто-то другой, гораздо мужественней.
«Астарот, Вельзевул, Бафомет…» – скорбно забормотал сатанист Гуня.
Даша схватила из костра пылающую ветку и зачертила ей в воздухе сначала круг, потом треугольник, а потом какие-то неопределимые фигуры. Гуня тоскливо сплюнул на землю. Тут все и замерли. Даша отбросила ветку, хлебнула чего-то из черной пластмассовой фляжки и стала поочередно оглядывать всех стоящих мрачным взглядом. Гуня затопал ногами. Даша уперлась взглядом в Додика, извлекла из складок плаща огромный кухонный нож и вручила ему.
«Ты».
Додик не шелохнулся.
«Ты!»
«Чего это я?» – спросил он с подозрением.
Гуня сказал еще что-то рокочущее небесам, словно бы сомневаясь. И вдруг они ответили дальним громом!
Даша откинула капюшон и с угрожающим видом шагнула к Додику.
«Режь! – закричала она. – Чер-рной крови!»
Додик перепугался. Кто-то неопознаваемый подхватил Максимыча и стал устраивать его на колоде. Петух молча отбивался.
«Зачем же мне резать этого петуха?» – рассудительно спросил Додик-Цыпленок.
Даша страшно зарычала. Обладатель мужественного голоса плеснул чего-то в огонь, отчего тот взвился вверх ярко-зеленым. Гак подскочил к Додику, схватил из рук ведьмы нож и решительно пошел к колоде. Его перехватили и оттащили.
«Он!» – проревела ведьма, указывая на Додика. У него задрожали колени. Гак отдал нож одному из нападавших.
Петух вырвался и, клокоча, пропал в кустах. Гуня бросился вслед. Даша всунула нож в окаменевшую горсть Додика. Все замолчали и застыли. Неожиданно из темноты донесся горестный, предсмертный вопль Максимыча, и вскоре появился Гуня. Петух свисал головой вниз у него с дрожащих рук.
Гуня что-то объяснил вверх. Грома не последовало.
