Достала ключ, вставила в замочную скважину и потопала в кухню, не ожидая, что, когда вернусь, Барсов уже вовсю будет хозяйничать в прихожей в компании Грома.
– Вы скромностью не страдаете, да? Сами себя ко мне пригласили?
– Я очень самостоятельный, Лукерья, – разулыбался я, – и даю слово, что вреда тебе не причиню.
– Пользы тоже, – пробурчала я.
Раньше я думала, что самые нахальные существа на земле – тараканы, но в тот день поняла, что ни один из них не сравнится с Барсовым.
А эта буржуйская морда улыбалась так, словно в лотерею выиграла, и с любопытством осматривалась в моем очень скромном жилье.
Я же мысленно обращалась к высшим силам, моля о прощении за то, что тогда в метро не сдержала свой порыв. Прошла бы мимо, жила бы спокойно!
Боже, дай терпения пережить этот день!
Лукерья
Барсов нахально оккупировал мою крохотную кухню.
Он бухнул на стол коробку с тортом, покосился на Грома, у которого случилось бурное слюноотделение при виде вкусняшки, и осмотрелся в поисках ножа.
Понял, что от меня толку нет, потер подбородок, выдвинул верхний ящик тумбы и удовлетворенно кивнул.
Взял нож, распаковал торт, отрезал огромный кусок, нашел полотенчико, переложил угощение для Грома на него и положил на пол со словами:
– Ешь, мохнатый! Луша?
– Я не буду! – открестилась я.
– Чем займемся? Будем мыть окна? – Барсов только что не облизнулся от удовольствия, а я вздрогнула.
– Вы давеча в таверне с элем переборщили, Барсов? – все-таки уточнила я.
– Эль не пью, от него, знаешь ли, голова с утра болит, – улыбнулся он.
Снова осмотрелся и указал подбородком на стул:
– Можно?
– Усаживайтесь понеудобнее, Барсов, – согласилась я, продолжая гадать, какая нелегкая его ко мне принесла.
– Твое гостеприимство умиляет, – признался он, величественно восседая на хлипком табурете.
Знала бы, что придет – подпилила бы ножки!
Мы сидели под аккомпанемент чавканья Грома и смотрели друг на друга. Барсов выглядел бы почти сокрушительно, если бы я рассматривала его непредвзято. Суровый в фас и в профиль, высокий восточный мужчина. Между смоляными бровями залегла складка, но мне нравилось думать, что это признаки надвигающейся старости. Черные бесстыжие глаза нахально рассматривали нахохленную и недовольную меня, сидящую на табуретке – сестре-близняшке той, что занял своей персоной Барсов.
Широкие, мощные плечи были плотно обтянутые белой футболкой, а живот…
–– Кажется, кому-то пора завязывать с бургерами и тортами.
– развеселилась я.
– Я уже, – широко улыбнулся он и сверкнул глазами, – два дня на правильном питании.
– Питание не поможет, это ваше эго вас изнутри распирает, потому что им с самолюбием уже мало места, – отрезала я.
– Абрикосик-джан, у тебя яд сладким сиропом по губам стекает, – умилился он.
– Вы зачем пришли, Изюм Багратович? – скрестила я руки на груди. – Буржуйские будни наскучили?
– Устал я, персик мой, утомился от дел буржуйских, холопы, опять же, все нервы вымотали, племянник, прохиндей, вечно на барскую голову неприятностей добавляет.
– А сюда зачем? Думаете, тут вам все почести боярские окажут и хлебом-солью встретят?
– Нет, абрикосик мой, к народу ближе побыть хочу. К земле, опять же, – веселился он.
– К земле – это правильно, – согласилась я, – я слышала, что чем ближе старость, тем сильнее к земле тянет.
– Сколько мне, по-твоему, лет? – азартно уточнил Барсов.
– Не знаю, но попробую прикинуть на глаз. Морщины в наличии есть, фигура поплыла немного, себя вы мните то барином, то буржуем, значит, вам либо чуть больше ста, либо деменция не за горами.
