У Ефрема была жена Мария. Печальные иудейские языки могли бы сказать, что Мария Ефрема похожа на Марию Иосифа. Возможно, что это так и было. Но вот что было совершенно точно, так это то, что Ефрем был раввином, поскольку был из левитов. Но на жизнь он зарабатывал ювелирным ремеслом. А на правах главы рода решал вопросы жизнедеятельности огромной еврейской семьи, предки которой вышли в пятнадцатом веке из Испании, затем через Францию и Германию добрались в восемнадцатом веке до Российской империи. Про таких принято говорить, евреи-ашкенази.
Дальше начинается период оплодотворения и ассимиляции рода в России. Было это в небольшом еврейском местечке с неблагозвучным названием Пинск, на территории нынешней Белоруссии. Частные и человеческие детали и обстоятельства истории ассимиляции моего рода утеряны. Видимо, навсегда.
Ефрем физически всегда чувствовал стремительную иглу веры, осязал устремленность своего народа к Богу. Он всегда видел внутренним зрением, как еврейский народ вытягивается в единую иглу, пронизывающую время, чувствовал ток желаний и стремлений к одной цели, слышал движение в едином направлении. Единое стремление к Богу. Ефрем знал, что, когда евреи уходили в сторону от Бога – они умирали при жизни. Еврей – это не синоним Бога. Бог – это синоним еврея. Бог у еврея в крови.
Об этом Ефрем говорил своим молящимся евреям. Всегда так говорил. И евреи его всегда так! слушали.
Утро 26 августа 1842 года Ефрем встретил в сложном состоянии души. Он верил в Бога, он знал, что все от Бога и всё – Бог. Но он не спал третьи сутки, и, все равно, кажется, не успевал с заказом для важного чиновника, который должен был сегодня, проездом из Варшавы в Петербург, заехать к нему за огромной рубиновой диадемой. Диадема расплывалась от усталости перед глазами, вот она превратилась в огромное мокрое пятно, в которое он погрузился с головой и ушами. Ему нужно было закончить сегодня диадему, потому как заказчик обещал за срочность заплатить в полтора раза дороже. Этих денег хватило бы на ремонт синагоги. Конечно, евреи проживут и с потрескавшимся потолком, и Господь не обидится на то, что в самые сильные дожди с потолка капает на спины благоверных. И, все же хотелось бы.
Но душа Ефрема была в смятении по другому поводу. Причиной явилась Мария. Мариины стоны.
Всю ночь за стеной стонала Мария. Она никак не могла родить. В полночь к ней вызвали русскую повитуху, потому что еврейская умерла утром того дня, потому что еврейская скоропостижно умерла утром того дня, и не было времени везти из другого местечка. Баба цепкими пальцами мяла и тискала его любимую жену, но напрасно. Уже шесть часов и тридцать две минуты его драгоценная Мария пытается родить на свет какого-то обормота. Конечно, Господь дает. Ефрем рад. Но Мария стонет. Марии больно. Марию жалко. До слез. И очень тревожно. До слез. Ефрем боялся, тревожился за судьбу ребенка. Еще больше Ефрем боялся за жизнь Марии. Господи! Прости меня! Но, если думаешь, кого мне оставить – Марию или ребенка – выбери Марию – она потом родит нам с тобой другого ребенка. Еще лучше, если ты мне подаришь их обоих.
Ефрему уже казалось, что Мария сейчас умрет, потому что потом умрет Иисус. Но сначала умрет маленькая, изящная головка Марии, её длинные черные волосы, и брови дугой. Крепкие маленькие ладони. И глаза. Тигровые глаза. Пламенеющий взгляд. Это не глаза, а куски пламени. Горящая свеча. В этих глазах всегда огонь, пламень. И огонь этот не адов. В глазах судьбы.
