Лиммит перевернул верхнюю карту, глянул на нее, перевернул обратно и возвратил колоду Друа.
– Ничего страшного, – повторил Друа, внося записи в блокнот. – Твое молчание говорит не меньше, чем любые твои действия.
– Вы тут все реально больные. – Лиммита охватила тоска. Карты напомнили ему про доктора Аддера и дело рук последнего. – Вопросов больше нет? У меня есть дела.
– На этом пока всё.
Лиммит крутанулся на стуле и увидел, что в баре они остались одни. Столики и стулья пустовали, если не считать гор бутылок и стаканов.
– Куда они делись? – спросил он.
Друа махнул ручкой в сторону двери и улицы снаружи.
– Они уже некоторое время как ушли, – сообщил социолог. – Когда начинается ночная проповедь Мокса, сероплащники таскают телевизоры вдоль тротуара. Ты ее пропустил. Если хочешь полюбоваться на старого пердуна, придется дожидаться его проповеди несколько часов. Мессеры бы, конечно, с куда большей охотой тут остались, чем слоняться по улице навьюченными, рискуя угодить снайперу на прицел. Но членам маленького элитного клуба Мокса приходится платить за свои привилегии.
Выйдя из бара, Друа повернулся к Лиммиту.
– Не переживай за свою сделку, – сказал он. – На самом деле я не знаю, что в твоем чемодане. Но не сомневаюсь, что скоро узнаю. Я просто предполагал, что кто-нибудь вроде тебя прилетит, а имя выяснил у Элис, вашей летчицы.
– А кто еще в курсе, что я здесь?
– Никто. По крайней мере, никто из тех, с кем тебе предстоит встретиться. Я мог бы прибегнуть к деньгам, но определенные, скажем так, последовательности событий приносят больше полезной информации, если им позволить вершиться своим чередом.
– Рад, что ты принимаешь так близко к сердцу мои интересы, – сказал Лиммит.
– Наука чужда сочувствия, друг мой. Увидимся.
Он пошел прочь.
На холодке Лиммит протрезвел. Алкоголь выветрился. Он остался стоять посередине улицы, ничуть не приблизившись к своей цели. Перед ним, как и раньше, маячили черные кованые ворота и Интерфейс. «Ну что ж, действуем поэтапно», – подумал он. Страх не покинул его, но в ночи умерло что-то другое. И он чувствовал, как где-то внутри разрастаются ему на смену другие ощущения и среди них – чувство, что время на исходе.
– А твой дружок Лайл нас будет нынче ночью на выходе поджидать? – спросил с ангельской улыбкой доктор Аддер, глянув поверх операционного стола.
– Да, наверняка, – ответил Паццо, с унылым видом калибруя оборудование. «Ненавижу эту часть работенки, – подумал он. – Заключительные фрагменты – когда я уже выжат досуха, а у него близится приход. Мгновения его дикой радости. Особенно после того, как он надрал задницу Романце, а потом удостоился даже более обстоятельной, нежели обычно, головомойки от Мокса по телевизору. Двойственности, двойственности», – говорил себе Паццо.
– Не знаю, что ты нашел в этом малыше, – отсутствующим тоном пробормотал себе под нос Аддер и начал кропотливо разглаживать жужжащим стальным инструментом хирургические швы в промежности женщины, чье тело было распростерто на столе подобно парящему орлу викингов. Сложнейшие трансформации, которые претерпела плоть беспамятной девушки, слагались в причудливое подобие восстановленной девственности. – Ну, о вкусах, надо полагать, не спорят.
Паццо отметил, что руки Аддера положили инструмент на стол, и поднял голову, взглянуть в его заинтересованное, возбужденно-пытливое лицо.
