– Ваши способности не могут быть вам даны Господом, – упёрто повторяет отец Серафим. – При помощи таких искушений лукавый сбивает человека с толку и заставляет его впадать в грех.
– Но ведь грех – это, по сути, некие злокозненные действия или дурные помыслы. Так ведь? Неужели вы считаете, что лечение, то есть избавление от страданий с использованием моих способностей, может являться грехом? Уверен, Господь направляет меня и руководит мной как своим инструментом для спасения жизней чад своих. Когда я делаю какую-то очень сложную операцию, всегда обращаюсь к Нему за помощью. И я также уверен, это Он подсказывает мне правильные решения в особо трудных случаях. И вообще, я не могу себе представить, что Господь наш всемогущий позволил бы мне творить не богоугодные дела безнаказанно.
После сказанного жду ответа оппонента, но священник сосредоточенно молчит.
Я отлично понимаю: упрямый служитель культа до сих пор не может уложить в своей голове случившееся. Его представление об окружающем мире, основанное на узких церковных догмах, не позволяющих сделать шаг в сторону и посмотреть шире, а значит, признать существование ещё чего-то не познанного человечеством, мешает ему принять возникшее положение вещей. Да ещё это распоряжение архимандрита… Созданная им в своём сознании стройная, может быть, даже монохромная картина окружающей жизни сейчас рушится. Неужели этот человек ещё не понял, что ему может стоить жизни демонстрация, как он искренне считает, твёрдости в вере и, как следствие этого, отказ признать правоту некоего врача, пользующегося, с его точки зрения, бесовскими средствами?
– Я вообще не вижу смысла нам с вами спорить, – говорю я примирительно. – Неужели вы до сих пор не понимаете, что для вас, как и для любого другого человека, существует альтернатива: либо после поставленного мной диагноза вы начинаете лечиться и стано́витесь здоровым, либо, считая всё, связанное со мной и моими методами, идущим от лукавого, отказываетесь от лечения и тогда исход будет соответствующим.
В ответ на свои слова слышу справа глубокий тяжёлый вздох.
* * *
Передав строптивого батюшку из рук в руки онкологам университета, сам иду на кафедру общей хирургии.
– Здорово, Сашка! – встаёт из-за стола Шахлатый, когда я вхожу в его кабинет.
Этот огромный человек был руководителем моих обеих диссертаций, и из-за весьма солидной разницы в возрасте – а ему уже почти семьдесят – он вполне имеет право так обращаться к своему многолетнему ученику, коим я являюсь.
Моя ладонь тонет в его пятерне. Когда мы вместе работаем в операционной, всегда поражаюсь, как эта большая рука совершает даже самые мелкие и точные движения.
– Здравствуйте, Михал Михалыч! Всё время сильно занят, поэтому никак не могу к вам попасть, – винюсь я.
– Да уж… Если бы не наши с тобой совместные операции, то и не виделись бы совсем, – ворчит он.
– Ну так вы же сами знаете, что я приезжаю в академию только на занятия со студентами и вот ещё на операции. Очень большая нагрузка в больнице. Всякое случается…
– Наслышан про твои подвиги, – с прежней ворчливостью перебивает меня Шахлатый. – Телевизор всё-таки иногда смотрю. Не устаю всем говорить, какие вы там у себя молодцы. Ты так вообще просто чудеса творишь!
– Не поймите меня превратно, но названное вами чудесами, наверно, этим и является, ведь, чего греха таить, мои способности, часто мне очень серьёзно помогают.
