– Она по ошибке зашла ко мне, – сказал ему Хейг. – Я попытался ее удержать, но какого черта? Она хотела к вам.
– Ну… полагаю, тогда я должен вас поблагодарить, – проговорил Шанс.
– Или, по крайней мере, оказать мне ту же любезность. – Хейг склонился к изображению невменяемой старухи, в котором Шанс опознал работу их главного парковщика Жана-Батиста Марсо.
Жан-Батист приехал из Парижа и студентом изучал антропологию и медицину. Полученная в возрасте двадцати четырех лет травма головы с образованием рубца в задней части лобной доли головного мозга сделала из него страдающего судорогами эпилептика вроде святого Павла, в результате чего он оставил академическую учебу ради менее исхоженных дорожек. Одним из его увлечений стала фотография, и через сорок с лишним лет после несчастного случая у него собралась внушительная коллекция портретов надменных помешанных индивидов в различных стадиях физического и психического упадка, которыми он периодически норовил украсить стены здания.
– Опять он за свое, – сказал Хейг, имея в виду снимок. – Думаю, может быть, на этот раз вы сможете с ним поговорить?
Новая работа вызывала у Шанса сомнения. С одной стороны, портрет по непонятным ему самому причинам заинтриговал его. С другой – от него хотелось повеситься. Что касается самого Жана-Батиста, тут Шанс не колебался: он считал его одним из скрытых сокровищ города, эдаким странствующим святым, посвятившим себя поиску сюжетов и вещей с пока еще не выявленной ценностью. Он в одиночестве жил в крошечной полуподвальной квартирке, полученной вместе с работой благодаря договоренности с хозяйкой здания, древней, сказочно богатой китаянкой; что конкретно их связывало, было неясно, хотя Шанс подозревал, что тут не обошлось без некой формы нелегальной психотерапии, с применением медикаментов или без такового, особенно если учесть, что Жан-Батист, не имея соответствующих документов, то и дело принимал пациентов, склонных к путешествиям в астрале и беседам с мертвыми. Но даже гипотеза Шанса была совершенным домыслом, договоренность явно существовала, и любые попытки некоторых арендаторов избавиться от француза кончались плохо. Его защищали сверху.
Но странные снимки были лишь частью проблемы. Когда дело доходило до парковки автомобилей, Жан-Батист не делал разницы между последними моделями «порше», «бимеров», «мерседесов», «рендж роверов» и «ауди», наводнявшими подземную стоянку, и «Олдсмобилем Катласс» 1989 года, на котором теперь ездил Шанс. (У жены остался «лексус», а свой «олдс» он нашел на Крейгслисте [21]). В то время как другие парковщики почти единодушно стремились припрятать эту скрипучую развалюху подальше, Жан-Батист ставил ее на самые соблазнительные места. Этот акт милосердия давал некоторым, в том числе и Хейгу, повод подозревать Шанса и француза в каком-то особом союзничестве.
– У него эти штучки в духе Дианы Арбус [22] достигли новых высот. Или, наоборот, глубин, – продолжил Хейг. – У нас пациенты в окна повыскакивают.
Шанс разглядывал изображение сумасшедшей. Хотя за месяцы, прошедшие с появления Жана-Батиста в подвале их бизнес-центра, и особенно из-за собственного развода, Шанс начал даже получать удовольствие от примеров деятельности чужой расторможенной психики – такое сильное, что не признался бы в нем своим более профессиональным коллегам, – верным также было и то, что Жан-Батист являлся вещью в себе и от чужого влияния зависел не больше чем погода, да и радостей в жизни Шанса в последнее время осталось так мало, что он старался получить их где только мог.
