– Товарищ доктор, всего два слова. Вы были у коменданта, вы с ним знакомы… Что это за человек?
Не знаю уж, что выразило мое лицо, но он заторопился:
– Вы понимаете, как вышло… Мирра, жена моя… у нее был инфаркт. Нетранспортабельна. Разве мы могли ее бросить? Я остался. И дочери остались. Что было делать? И вот… сначала нас не трогали. Но в пятницу… Вы, конечно, слышали, что здесь происходило? Эти эсэсманы врывались ночью в еврейские квартиры, хватали людей, куда-то увозили, не давая даже взять ничего с собою. Мы целые сутки просидели на чердаке. Но за нами не пришли. Мы было облегченно вздохнули. И что же – пожалуйте, эта регистрация. Как вам это нравится? А?.. Что теперь? А Миррочка так больна. Ей нельзя даже волноваться.
Темные, глубоко запавшие глаза смотрели на меня с надеждой. Но что я могла ему ответить?
– У меня такая же повестка, как у вас. Всех регистрируют.
– Мы – несчастная семья. Что я им? Я варю мыло. Нужно же в городе мыло? Не вам, врачу, объяснять, – может вспыхнуть эпидемия… А моя жена, мои девочки… Доктор, не могли бы вы походатайствовать перед господином комендантом?.. Одно слово. Одно маленькое слово.
Я растерянно посмотрела на него.
– Коменданту? Как коменданту?.. Но он слушать меня не станет. – И вдруг как-то само собой сказалось: – Как врач, я навещу вашу супругу. Адрес?
– Пожалуйста, пожалуйста! – обрадовался он. – Ах, не на чем написать… Но просто запомнить: «Большевичка», дом шестьдесят один. Шесть и один… Квартира восемь… Это во дворе… Найти легко – наискосок от бань…
Ланская, нетерпеливо пережидавшая разговор у двери, решительно подошла к нам.
– Извините, мы торопимся. – По-хозяйски взяла меня под руку. – Пошли, Вера Николаевна, нас ждут…
– Да, да, конечно. Я понимаю, я все понимаю, – торопливо забормотал инженер. – Но, доктор, умоляю… Если, конечно, можно… Она совсем беспомощна.
* * *
Ланская вела, вернее, просто тащила меня на буксире. Прихрамывая, она шла быстро. За ней было трудно поспеть. А у меня из ума не выходил этот инженер. Ведь явно не о медицинской помощи молили его затравленные глаза, явно не на докторский визит он надеялся.
– Ужас, ужас! – говорила актриса. – Это как у Уэллса, помните, в «Борьбе миров»? Какие-то чудовища хватают людей, бросают в корзинки себе на потребу, как мы кур или уток… Это дичайший бред о чистоте нордической расы, о заговоре мирового еврейства, о первородном грехе перед кровью. Это дикое шаманство. Оно у них возведено в ранг религии. Против этого никто из них не может не только возразить вслух, но даже и мысленно. Боже сохрани!
И вдруг остановилась, посмотрела на меня вопросительно.
– Я не знаю, кто вас здесь оставил. Я ничего у вас не спрашиваю, но… если можете, сделайте что-то для этой семьи. Их надо куда-то спрятать или вывезти за реку, я не знаю… И скорее, иначе… – Она провела ладонью по горлу и пошла быстрее.
– Если бы это было в моих силах… Но я посещу больную. Обязательно.
Близоруко щурясь, Ланская посмотрела на меня не то изучающе, не то насмешливо.
– А вот этого как раз и не следует делать. Они не простят вам общения с обреченным семейством…
– Я же врач.
– Врач? Ну и что? В вопросах расы это дикие люди. Всякий, кто общается с теми, кого они обрекли, сам обрекает себя. При слове «раса» разум у них автоматически отключается… Я говорю, конечно, не о всех, о тех, от кого зависит наша с вами судьба…
