Гаррати вспомнились слова Макврайса: Мне кажется… когда я совсем устану… наверное, я просто сяду.
– Тебе придется долго идти, чтобы осилить меня, – сказал Гаррати, хотя столь простая оценка Скрамма здорово напугала его.
– Я, – сказал Скрамм, – готов идти очень долго.
Ноги несли их вперед. Они миновали поворот, затем дорога пошла под уклон, пересекла железнодорожную колею. Они прошли мимо заброшенного домика и покинули городок.
– По-моему, я знаю, что значит умирать, – уверенно сказал Пирсон. – Во всяком случае, теперь знаю. Конечно, знаю не смерть как таковую, смерть моему пониманию недоступна. Я понимаю, как это – умирать. Если я остановлюсь, мне конец. – Он сглотнул слюну, и в его горле что-то булькнуло. – Что-то вроде точки в конце фразы. – Он серьезно взглянул на Скрамма. – Может, я скажу сейчас то, что сказал бы и ты. Может быть, это не выражает всех моих чувств. Но… я не хочу умирать.
Во взгляде Скрамма чувствовался, пожалуй, упрек.
– Неужели ты думаешь, что знание того, что такое умирание, поможет тебе выжить?
Пирсон вымученно улыбнулся, как улыбался бы страдающий морской болезнью солидный бизнесмен, старающийся удержать в желудке только что съеденный завтрак.
– Во всяком случае, сейчас это – одна из причин, почему я продолжаю идти.
Гаррати почувствовал громадную благодарность к нему, ибо сам он шел не только по этой причине. По крайней мере пока не только по этой.
Совершенно неожиданно, как будто для того, чтобы дать наглядную иллюстрацию к возникшему спору, с одним из шедших впереди парней случился припадок. Он рухнул на дорогу и стал отчаянно корчиться и извиваться на асфальте. Его руки и ноги дергались в конвульсиях. Он явно потерял сознание и издавал какие-то непонятные хриплые звуки, похожие на блеяние овцы. Когда Гаррати проходил мимо него, рука лежащего шлепнулась на его туфлю, и на него накатила волна истерического страха. Глаза парня закатились, и видны были одни белки. На губах и на подбородке пузырилась слюна. Ему вынесли второе предупреждение, но он, конечно же, не воспринимал уже ничего, и по истечении двух минут его пристрелили как собаку.
Вскоре после этого события они дошли до вершины пологого холма и пошли под уклон вдоль зеленых полей. Никакого жилья не было видно. Гаррати благодарил природу за прохладный утренний ветерок, овевающий его потное тело.
– Интересный вид, – сказал Скрамм.
Идущие видели перед собой дорогу миль на двенадцать вперед. Долгий спуск, несколько крутых поворотов посреди лесного массива – извилистая полоска черного шелка на зеленой ткани. Далеко впереди начинался очередной подъем, и дорога терялась из виду в розоватой дымке утреннего солнца.
– Наверное, это и есть Хейнсвиллские леса, – неуверенно сказал Гаррати. – Кладбище автомобилей. Зимой это гиблое место.
– Никогда ничего подобного не видел, – серьезно сказал Скрамм. – Во всем штате Аризона нет такого количества зелени.
– Вот и любуйся, пока в силах, – сказал присоединившийся к группе Бейкер. – Пока солнышко тебя не поджарило. Уже довольно жарко, а сейчас ведь только половина седьмого утра.
– Я думал, ты-то у себя дома к жаре привык, – почти обиженно проговорил Пирсон.
– Привыкнуть к ней невозможно, – возразил Бейкер, перебрасывая пиджак через левую руку. – Приходится просто учиться жить в таких условиях.
– Мне хотелось бы выстроить здесь дом, – сказал Скрамм. Он дважды чихнул – громко, по-бычьи, от души. – Выстроить дом своими руками и каждое утро смотреть на этот пейзаж. Вместе с Кэти. Может, так я и поступлю, когда все это закончится.
