"И не все ли равно, – подумал Лука Иванович, дожидаясь возвращения девицы Гущевой, – какие там слова она вложит в уста своей героини? Никому из нас от этого легче не будет".
Его мысль пошла бы дальше по тому же направлению, если б шорох портьеры справа не заставил его обернуться и даже привстать.
VII
Свежим воздухом пахнула на него вошедшая в гостиную та самая женщина, в лиловом платье, которая поразила его накануне. Только тут она была одета в зимнее пальто с опушкой, в виде мужского полушубка. Бархатная шапочка с околышем слегка прикрывала голову.
Лука Иванович пришел в такое смущение, что даже схватился за шапку. Но это было только на одно мгновение. С ним заговорили и не дали ему предаваться дальнейшему малодушию.
– Вы к Елене? – спросила она весело, оглядывая его и громко дыша. Щеки ее так и пылали. Над большими серыми глазами довольно резко выступали очень густые брови. Крупная верхняя губа заметно оттенена была пушком.
– Да-с, – проговорил Лука Иванович и положил опять шапку на диван.
– Вы ее видели?.. Ах, извините, я вас не прошу садиться! Пожалуйста.
Она сама села, но так, как садятся на пути. Сел и Лука Иванович, уткнувши обе ладони между колен.
– Или она еще не выходила, так я пойду ей сказать?
– Ваша кузина сейчас придет, мы с ней виделись, – выговорил он уже солиднее.
– А вы знаете, кто она – моя кузина?.. Значит, мне не нужно вам представляться… Я очень рада, что вы посетили Елену. Вы, может быть, мне не верите, что Елена, точно нарочно, не хочет меня знакомить ни с одним писателем.
– Да оно, может, и лучше.
– Почему же? Это, должно быть, очень забавно? Только вы вот увидите, она придет и надуется. Ей неприятно будет, что я помешала ее авторским… confidences [3]. А ведь она пресчастливая, не правда ли?
Лука Иванович, совсем приободрившись, ответил с улыбкой:
– Пожалуй, и так.
– Пресчастливая! Ночей не спит; а днем все ходит из угла в угол и на кусочках бумажки все записывает, все записывает. Лицо у ней так и горит. Руки дрожат в нервной ажитации. Все у ней назревает, назревает сюжет, а потом вдруг начнет метаться, когда ей что-нибудь не дается. Мучится, бедная, вся позеленеет. Зато как рада, когда у ней все это прояснится. И тогда пишет, как я говорю, запоем! Скажите, разве она не счастливая?
Вопрос этот вылетел так же стремительно, как и все предыдущие фразы. Но когда Лука Иванович взглянул на говорившую, он тотчас же заметил резкий контраст между этими пышущими щеками и почти убитым взглядом, ни на что не глядевшим.
– Вы ей, стало, завидуете? – спросил он совершенно серьезно.
– Да, – послышалось в ответ, в сопровождении весьма явственного вздоха.
С большой тетрадью в руках вернулась знакомая Луки Ивановича и, как только увидала свою кузину, заметно съежилась и припрятала даже тетрадь под мантилью.
– Я вам мешать не стану, – заговорила ее кузина, вставая. – Пожалуйста, Елена, не сердись на меня: я бы не приехала домой так скоро, да погода испортилась. Гостиная к твоим услугам. Я переоденусь и уеду. Только, вот видишь, судьба тебя и наказала: я без твоей рекомендации познакомилась с настоящим писателем. – Обернувшись в сторону Луки Ивановича, она прибавила:
– Вы – мой гость. Дней у меня нет, но я всегда бываю дома…
– Когда не выезжаешь, – заметила девица Гущева, – а пропадаешь ты по целым дням.
– Вот видите, какая она язвительная, – рассмеялась кузина. – Говорят, кто счастлив – тот добр, а кто счастливее Елены – и такая злая!
