Долгое эхо - страница 11

На моем лице промелькнула едва заметная улыбка, а внутри будто бы на струнах заиграла доля восхищения, ведь как же лаконично всегда выражался Дава. Но в следующее мгновение я вновь сникла, когда осознала весомость того чувства, что однажды непредвиденно меня коснулось.

– А теперь для меня любовь является проявлением слабости, – бесстрастно ответила я, плюхаясь на ближайший кожаный диван.

– Нужно время. Раны быстро не заживают.

Я неопределённо пожала плечами. В самой глубине моего сердца, где казалось, была лишь кромешная тьма, все же затаилось одно несказанное желание: утонуть в самозабвении, насладиться ощущением, когда выдыхаемый из легких воздух приносит облегчение, а не катастрофическую тревогу. Но я отгоняла это желание, словно назойливую муху, и не существовало больше ни капли уверенности в том, что однажды меня настигнет такого рода счастье.

Являлась ли все таки любовь проявлением слабости на самом деле или же это выдумка разбитого человека? На подобные вопросы разум давал навязчивый ответ, воспроизводя в памяти моменты моей былой уязвимости, когда дорогой человек становился оружием против самой себя, безжалостно исторгающим пули в самое сердце.

Откидывая докучливые мысли прочь, я изучающе обвела глазами Даву, все ещё внутренне дивясь загадочности его души. И что-то притягивало меня к нему, словно оказался он недостающим пазлом в общую картину, но страшась этого неотступного ощущения, больше всего поддавалась я недоверию, пусть даже и неоправданному. Удивлял, манил его пылкий интерес ко мне, а одновременно с этим заставлял сторожиться, как затаившаяся в кустах остролиста мышка.

– Я очень удивлена, что рискнула поделиться с тобой не самыми приятными моментами своей жизни, – неожиданно выпалила я, решившись вслух озвучить вереницу своих мыслей.

– Знаешь, во многом я не смог открыться даже своим близким, но тебе почему-то доверился, – обронил Дава, а мои рёбра защекотало от лёгкого смущения.

Не могла я теперь бесстрастно истоптать его душу, раз он столь уверен в моей добросовестности, но и подпустить ближе безмерно боялась, дабы не изранить и его, и саму себя.

– Не могу сказать, что тоже доверилась, – честно ответила я, внимательно посмотрев на Даву, опасаясь уловить хотя бы единственную капельку обиды в его глазах. Но его лицо оставалось невозмутимым. – У меня огромные проблемы с доверием к людям. Взялась за дурную привычку искать в каждом человеке коварство, чтобы во время выпустить из под спины иголки, прямо как лесной ёж.

– Ты словно вечность находишься в оборонительной позиции, но разве сейчас есть от чего защищаться? – спросил он, но я непреклонно сочла этот вопрос за риторический.

Повисла тишина, мои мысли вновь превратились в цепкую паутину. И не озвучила я своей опаски ко лжи и корыстным людям, не огласила тщетных попыток сохранить себя от лихорадки, приносимой теми, к кому однажды неравнодушно лежала моя душа. И тревога, столь трепетная, что порой мое сердце стучало быстрее пойманной птицы, воссоздавало негативные голоса в голове, но я знала, что это горькое восприятие своего болезненного прошлого.

– Создай свое маленькое окружение и не подпускай к себе лишних, – таков закон моей жизни. Когда от меня уходили люди, я сожалел лишь некоторые дни, но не более, так что моё сердце практически непоколебимо. Я научился забывать, будто ничего и не было, захватывая с собой лишь багаж опыта, – неожиданно заговорил Дава, да так хладнокровно, что я едва удержалась, чтобы не отпрянуть.