– Могу я взять рисунок?
Мануэль, похоже, польщен.
– Конечно, почему бы и нет.
Даудолл вкладывает рисунок в свои бумаги. По закону он не может забрать с собой любое сообщение заключенного, если только он не его юрист.
– Благодарю вас, мистер Мануэль. – Даудолл встает, чтобы уйти.
– Значит, вы подадите прошение, чтобы меня выпустили под залог?
Глаза Мануэля скользят от бумаг к лицу Даудолла, и по его лицу расползается хитрая улыбка.
Даудолл застывает. Он здесь не ради безнадежного прошения об освобождении под залог, о котором Мануэль говорил на их предыдущей встрече. Они оба знают, что Мануэль не добьется такого освобождения. Кражи со взломом, за которые он сидит, оставили множество свидетельств его пребывания в чужих домах: наполовину съеденная и брошенная еда, земля на ковриках, оставленная его каблуками, спиртное, выпитое из бутылок. Безнадежно подавать прошение о залоге, и Мануэль достаточно хорошо знаком с законом, чтобы понимать это. Но если Даудолл ответит на вопрос Мануэля, их разговор превратится в разговор клиента с юристом. По закону Даудолл никому не сможет передать то, что Мануэль ему только что рассказал. Однако тогда он сможет забрать из тюрьмы рисунок револьвера на совершенно законных основаниях.
Даудолл чувствует: Мануэль полностью понимает, в какое положение поставил его. Вопрос о выходе под залог никогда не был его самоцелью; он стремился поставить Даудолла именно в такое затруднительное положение. Мануэль проделал все намеренно.
Вероятно, впервые в жизни уложенный на обе лопатки юрист собирает свои бумаги. Он собирается сказать: «Я здесь не для этого…» Он собирается сказать: «Мы обсудим ваш вопрос в другое время».
Но язык не слушается его.
– Да.
Поражаясь самому себе, он поворачивается и выходит.
Об этой части их встречи Даудолл в суде не рассказывает. Она делает все его показания не имеющими законной силы. Она делает его плохим юристом, который предает своих клиентов и которому нельзя разрешать практиковать.
Вместо этого он рассказывает суду, что, покинув тюрьму, тут же попытался убедиться в достоверности информации, которую передал ему на той второй встрече мистер Мануэль.
– И это рисунок пистолета, который дал вам мистер Мануэль во время того разговора?
М. Дж. Гиллис протягивает листок бумаги с ярлычком «Улика Короны, 41» в сторону свидетельской трибуны.
– Этот рисунок револьвера мистер Мануэль дал вам во время той беседы?
Даудолл смотрит на листок.
– Да. Это рисунок «Уэбли», который передал мне Питер Мануэль.
– И именно таким типом револьвера воспользовались, чтобы убить миссис Уотт, Вивьен Уотт и миссис Браун?
Все они знают, что таким. Настоящий «Уэбли» лежит прямо здесь, перед ними, на столе с уликами.
– Насколько я понимаю, да, – отвечает Даудолл. И добавляет: – И у него есть особенность. Как видите, на рисунке отсутствует кольцо для ремня, и на настоящем револьвере – тоже.
– Кольцо на основании рукояти?
– Да, с помощью которого револьвер обычно прицепляют к поясному ремню.
«Уэбли» был излюбленным оружием по время Великой войны[21]. Офицеры и солдаты прицепляли револьвер к своим ремням «Сэм Браун»[22] шнурком, чтобы не потерять оружие, даже если выронят его в пылу или ужасе битвы.
– Вы отправились в полицию с этой информацией, мистер Даудолл?
– Да, отправился.
Даудолл не говорит: «Я пошел прямиком в полицию». Он не говорит суду, что, рискуя своей профессиональной репутацией, ушел от Мануэля, сел в «Бентли», поехал в тихий уголок маленького поля и там понял, что плачет. Что он в панике, в ужасе и плачет.
