от пота, палач не походил на самого себя: прежде грозный, ходивший вокруг плахи петухом, с ловкостью поигрывая топором на потеху толпы, теперь же он казался полным дураком, не способным справиться с обезглавленным трупом. Наконец, поймав на себе недовольный взгляд брата Анхеля, он оставил тщетные попытки и, схватившись за топор обеими руками, двумя ударами отсек одну за другой руки Джеба Арнольда. Издав победоносный клич, палач взметнул руку с топором к небу, как в него полетели тухлые яйца: толпа, обрызганная кровью, не простила палачу такой оплошности. Недовольство проявляли и копейщики, ибо суд грозил затянуться, а им не было никакой охоты стоять в доспехах на солнцепеке. Видя все это, обвинитель ускорил суд, зачитывая имена оставшихся преступников скороговоркой, а деяния, которые им вменялись, он пробегал глазами, проглатывая большую часть текста. Когда же дело доходило до провозглашения приговора, он кричал во все горло: «Виновен!» Казни следовали одна за другой, и каждый раз, как топор палача взмывался к небу, толпа визжала и, в исступлении выдыхала, как только голова отлетала от туловища.
Бледно-красное зарево, оставшееся на горизонте после захода солнца, неумолимо таяло, уступая место глубокой синеве. Со стороны Рогатого залива потянул западный ветер. Где-то вдали раздался собачий вой, протяжный, заунывный, ничего хорошего не предвещавший. Против обыкновения он не был поддержан ни одной собакой, словно все они в раз повымерли. Впрочем, довольно скоро в небе объявился полумесяц, сопровождаемый свитой из мириад звезд, а вслед за ними подтянулись и собаки. Под остервенелый собачий лай то здесь, то там зажигались ночные светильники, выхватывая из темноты силуэт огненной саламандры. То был Миддланд, столица Срединного королевства, прозываемый городом саламандры, а его жители – детьми саламандры. Протянувшись с северо-запада на юго-восток на добрых два десятка миль, город словно вползал на холм, обращая взгляд в морскую даль. В былые времена, когда Боги жили среди людей, а люди почитали Богов, Миддланд имел добрую славу, ибо среди стран пяти морей не было краше города, нежели столица Срединного королевства. Но, с тех пор много времени прошло, много воды утекло: дети саламандры забыли своих Богов, погрязнув в пороках, а город саламандры, задыхающийся от смрада, более не походил на город, поцелованный Богами.
Первым, что бросалось взгляду чужака, впервые оказавшегося в Миддланде, была Дозорная башня высотой в сто десять футов, венчающая голову саламандры. Возведенная на мысе, вдающемся в Рогатый залив на треть мили, башня опоясывалась крепостной стеной, окруженной с севера, запада и юго-запада бездной в пять с лишним сотен футов. Рогатый залив, богатый обилием скал, водоворотами и встречными течениями, не допускал и мысли штурмовать Миддланд с моря, ибо это было сродни самоубийству. Впрочем, как и у всякой неприступной крепости, у Дозорной башни имелось слабое место, каковым являлась восемнадцатифутовая стена, отделяющая крепость от города. Местами обветшалая, она была уязвима, как плоть, незащищенная броней. Массивная железная решетка в стене, и та не внушала уверенности, ибо механизм подъемного моста то и дело заедал, от чего мост частенько зависал надо рвом. Что до крепостного рва, то раньше он был заполнен водой
и кольями, теперь же был сух и гол, как земля на просторах Великой равнины.
