Даже любовь Шерлока к скрипке не давала никакой разгадки, а только еще больше запутывала меня. Кстати, играл он превосходно. Однажды он без труда исполнил по моей просьбе весьма сложные вещи, например “Песни без слов” Мендельсона и некоторые другие. Однако, оставаясь один, он редко играл что-нибудь вразумительное. Чаще, откинувшись в кресле и положив скрипку на колени, он извлекал из нее лишь режущий уши скрип и визг. Правда, слышались иной раз и аккорды, то печальные, то радостные, но всегда одинаково громкие и пронзительные. Очень вероятно, что они соответствовали настроению самого Шерлока в минуты задумчивости. Но одного я никак не мог определить, то ли музыка способствовала полету его фантазии, то ли являлась результатом этого полета. Рано или поздно я, несомненно, взбунтовался бы против “кошачьих скрипичных концертов”, устраиваемых Шерлоком по вечерам. Однако, словно в качестве компенсации за издевательство над моими нервами, он вдруг разражался целой серией блестящих отрывков из моих любимых произведений.
В первую неделю к нам никто не заходил, и я уже начал подумывать, что мой сосед так же одинок в Лондоне, как и я сам. Но вскоре я обнаружил, что знакомых у него превеликое множество, причем из самых разных слоев общества. Раза три или даже четыре в течение недели заявлялся к нам некто мистер Лестрейд, человечек весьма гнусного вида – тощий, с черными бегающими глазками и физиономией, сильно смахивающей на крысиную морду. На следующее утро нас посетила молодая девушка, элегантно одетая. Как я заметил, она провела у Холмса не менее получаса. В тот же день принесло к нам второго гостя – седоволосого и обтрепанного старика, похожего на еврея-старьевщика. Он был сильно возбужден, все время размахивал руками и громко кричал. Не успел он удалиться, как к нам опять позвонили. На этот раз гостьей оказалась ветхая старушонка, слезливая, плохонько одетая, в рваненьких башмачках. Потом Холмса посетил представительный седоволосый джентльмен, а затем привокзальный носильщик в униформе из вельветина. И когда все эти живописные гости заходили к нам, Шерлок неизменно обращался ко мне с просьбой покинуть гостиную. Я соглашался и уходил в спальню. Я не обижался на Шерлока за эти мелкие неудобства, тем более что он всегда извинялся.
– Простите меня, – говорил он, – но гостиная мне нужна для деловых разговоров. Люди, что к нам приходят – это не праздные гости, они – мои клиенты.
В такие минуты у меня вновь открывалась блестящая возможность спросить Холмса в лоб, чем это он так увлеченно занимается, но природная вежливость мешала мне воспользоваться ей и откровенно бестактно совать нос в дела постороннего человека. Я предполагал, что у него нет ни желания, ни причин раскрывать передо мной род своих занятий, но я ошибался – очень скоро Шерлок заговорил на эту тему сам.
Случилось это четвертого марта. Эту дату я так хорошо запомнил потому, что в тот день я, встав раньше обычного, застал Шерлока в гостиной. Он как раз заканчивал завтрак. Наша хозяйка давно привыкла, что я встаю поздно, и не поставила мне прибор и чашечки с кофе. Не знаю, почему это в тот момент я так разобиделся на нее и на все человечество в целом, только с самым недовольным видом я позвонил и коротко намекнул, что уже сижу за столом. Затем я схватил со стола журнал и начал перелистывать его. Заголовок одной из статей был подчеркнут карандашом, и я попытался вникнуть в ее содержание, но вид Холмса, жующего гренки, отчасти мешал мне сосредоточиться.
