Он поднял на нее красные глаза:
– Мадам, я старый солдат и знаю, что кто-то обязательно должен оставаться на посту, даже если в город войдет вся вражеская рать. Париж останется Парижем до тех пор, пока на его улицах будут играть шарманки. Верьте мне, мадам, войны проходят, а шарманки остаются.
Доведя мелодию до конца, он взял протянутые деньги и спрятал в карман:
– А вы почему не бежите?
Фелицата Андреевна вспомнила бегство из России и горько усмехнулась:
– Некуда, да и хватит бегать. Я тоже останусь на посту. И, кроме того, я русская.
– О, это многое объясняет! Русские – великий народ. Тогда, мадам, я сыграю только для вас!
По-птичьи наклонив голову к плечу, он закрутил ручку, и, торжествуя над царящим хаосом, шарманка снова завела свою мелодию.
Задержавшись у газетного киоска (странно, но он работал), Фелицата Андреевна успела увидеть в окне дома напротив худенькое мальчишеское личико, носом прижавшееся к стеклу. Кажется, этого мальчика зовут Марк – сын пре-неприятнейшей банкирши Брюль.
– Мадам, свежую газету?
Продавщица просунула в окошко руку в митенке из потрепанного кружева и подала номер «Пари-Суар».
Фелицата Андреевна сдержанно кивнула:
– Да, мерси. Только боюсь, что за прошедшую ночь новости успели устареть.
– Что вы хотите? Война, – вложив в голос презрение, сказала продавщица. – Помяните мое слово, скоро в номер пойдет сообщение о капитуляции. Я ни на грош не верю нашему трусливому правительству Петена, которое предает доблестную французскую армию.
Пророчество «пифии» из газетного киоска сбылось через пару недель, когда стало известно, что Франция заключила с Германией перемирие, условием которого стала немецкая оккупация северной части страны и установление на юге коллаборационистского режима, правительство которого расположилось в городе Виши.
Старуха в черном, которую Фелицата Андреевна перевела через улицу, стукнула палкой по золоченой решетке особняка в глубине парка и зло захохотала:
– Францию разломили, как засохший багет!
* * *
К осени Париж запестрел свастиками всех размеров, от мала до велика. Казалось, будто город облепила стая отвратительных пауков с переломанными лапами.
Огромное черное полотнище с корявым фашистским крестом полоскалось на здании Гранд-опера, журналы печатали портреты Гитлера на фоне Эйфелевой башни, по Елисейским Полям маршировали колонны гитлеровцев, а на улице Ларистон расположилось гестапо. Город жил по берлинским законам и с немецкими вывесками.
Тане было так тошно ходить по оккупированному Парижу, что она старалась не поднимать головы. Но два немецких офицера впереди говорили о России, и она ускорила шаг. Сначала прозвучало слово «Москва», потом «Ленинград».
Каждый раз, когда кто-то упоминал о родном городе, Танино сердце срывалось из грудной клетки и пинг-понгом подпрыгивало к горлу, перекрывая дыхание. В памяти возникали звук шагов по брусчатке и малюсенькая квартирка, ключ от которой хранился внутри иконостаса.
«Юра, Юрочка, родной мой, муж мой! Я никогда не перестану тосковать о тебе».
Она перевела на офицеров ненавидящий взгляд, словно хотела проткнуть их шпагой.
Черные мундиры сидели на них с небрежным шиком, подчеркивая классический профиль одного и крутой подбородок другого.
– Ленинград должен быть уничтожен! Фюрер определил, что он не интересен стратегически и его население будет обузой для рейха, – горячо рассуждал первый офицер. Судя по привычке гордо вскидывать голову, он знал, что красив и не гнушался лишний раз утвердить свое превосходство.
