И небеса откликаются на ее безмолвную просьбу. За первыми каплями падают другие, и вскоре начинает моросить кратковременный летний дождик.
– Давай под крышу! – командует Катька и сама юркает в шалаш. Она теснится, пропуская Надю, но та умудряется звонко стукнуться с ней лбом.
– Подожди! – Властно говорит Катька, – давай еще раз стукнемся.
И девочки трижды – аккуратно, не больно – стукаются лбом, приговаривая заклинание:
– Раз, два, три, мама-папа, не умри!
Немного повозившись, подруги притихают. Они лежат рядышком и поэтому им не холодно. По крыше мелодично стучит дождик. Надя лезет в карман шорт, достает вторую пачку печенья, предлагает Катьке и выдыхает:
– Классно…
– Да, здорово, – хрустя печеньем, откликается Катька, – слушай, а тебя искать не будут?
– Да нет, – отмахивается Надя.
– А че?
– Баба в Аксае, а к маме пришел… этот…
– Хахаль ее?
– Ну да…
Катька деликатно умолкает. Но у Нади все кипит внутри, и она принимается жаловаться Катьке на Ринатика. На секунду она умолкает, прикидывая, стоит или не стоит сказать ей про штуку, которую она увидела в комнате с морковным светом, и, наконец, решается:
– Я, короче, видела кое-что… – понизив голос, доверительно говорит она подруге.
– Что ты видела?
– Я, короче, зашла к ним в комнату, когда они спали… А он был голый. И у него между ног… было… это…
Катька тянется к пачке с печеньем, берет одну печенюшку, сует в рот и деловито спрашивает:
– Х..й, что ли?
Надя вспыхивает, краснеет:
– Эээ… ну, да.
– И че?
Тут Надя сдается. Она смотрит на невозмутимую подругу и шепотом спрашивает:
– А че это такое-то?
– Ну, это… – Катька задумчиво морщит лоб, – это, в общем, такая штука, которую дядьки засовывают тетенькам в письку. И из-за этого рождаются дети. Я так родилась, – авторитетно заявляет она, – да и ты тоже.
Какое-то время девочки молчат. Потом Надя спрашивает:
– Слушай, а правда, в этом Доме убили кого-то?
– Да, кажется, – отвечает Катька, – но я точно не знаю.
– А я, кажется, слышала, что там один бандит убил другого. Из-за денег. Зарезал. А потом сам исчез. И с тех пор там призраки…
Катька притихает и задумчиво смотрит на Дом:
– Все может быть, – говорит она, – все, дождик кончился.
Уходить не хочется, но ужасно хочется есть и пить. Печенье только раздразнило голод. Попить-то и на колонке можно, а вот чтобы поесть, нужно домой топать. Судя по всему, времени уже больше трех. Может, Ринатик уже ушел?..
Катька словно читает ее мысли:
– Ты домой?
– Да, наверное. А ты?
– И я тоже. Мамка сказала до вечера быть. Пойдем?
Девочки вылезают из своего убежища, распрямляют затекшие члены.
– Думаешь, не разгромят? – Глядя на уютный шалаш, с тоской в голосе спрашивает Надя подругу.
– Не должны, – отвечает Катька, – здесь никто не ходит. Ну разве что наркоманы… Знаешь, что? А давай, это будет только наше место? Никому его не показывай, мгм?
– Давай! И ты тоже – никому!
Уходя, Надя еще раз оглядывается на шалаш.
***
Дверь квартиры открыта, а Ринатиковы ботинки все еще стоят рядом с мамиными туфлями. Стиснув челюсти так, что зубы заскрипели, Надя переобувается в тапочки, моет руки, прислушивается к плотно закрытой двери бабушкиной комнаты, и тихо, крадучись, идет на кухню. Заглянув в сковородку, она забирает себе на тарелку оставшееся мясо и садится обедать. Ест украдкой, по-волчьи, то и дело прислушиваясь, не встал ли кто за стенкой. Покончив с мясом, она заглядывает в холодильник, достает колбасу, отрезает несколько кружочков, делает бутерброд, запивает остывшим чаем. Затем, вздохнув, принимается прибирать на кухне.
