Дом моего солнца - страница 4

В основе любви лежит сострадание, способность разделить с любимым теплоту сердца. Но в современном потребительском мире все только мечтают о том, чтобы получать теплоту сердца. Даже не всегда любовью называется именно теплота сердца. Иногда так называют любовью получение чего-то другого (внимания, подарков, терпимость, расположение, симпатию и т. д.) И вообще способность создавать теплоту сердца атрофируется и портится. Люди выпускают из сердца холод, пожар, какие-то невообразимые эмоции, но не то, что нужно. И многие просто черствеют, теряют способность что-либо творить сердцем.

В Апокалипсисе в одном из посланий общинам Христос упрекает духа общины даже в том, что он «не холоден и не горяч». Он упрекает его в том, что он тёплый. Он говорит: «Тебя было бы легко судить, если бы ты был холоден или горяч, но даже за то, что ты тёплый, я упрекаю тебя».

Почему мы ценим любовь к себе? Согревание ускоряет жизнь и оживляет нас. Благодаря этому возможно действие духа. Уже одно это делает нас счастливыми. Когда любящие находятся в духе, то обретают силу веры. Вера спасает человека. Поэтому в притче сказано сначала о башне как о символе действия духа, благодаря которому мы возвышаемся, а потом о защите. Одно следует за другим. Но и то и другое – большие социальные процессы. Их невозможно осуществить в одиночку. Причина упрёка Христа к духу Лаодикийской общины и состоит в том, что он лишь возвышает (зациклен на богатствах), но не защищает (нет одежды, не зряч). Для ясности он добавляет:

«Воспитуемые ударами судьбы – это те, кого я люблю. Звучит очень сурово и совсем не так, как хотелось бы большинству».

В современном переводе стоит несколько иной текст: «те, кто учатся любить, тому будет дарована любовь». Акцент смещен. Однажды, через насколько лет после развода, отец меня упрекнул, в том, что я не любил свою жену. Он сказал: «Я думаю, что, если тебя перед Богом поставить и спросить, любил ли ты ее, ты не сможешь ответить утвердительно». К тому моменту я был во втором браке и был счастлив. Он прекрасно знал о наших отношениях с первой женой, и, строго говоря, я с ним советовался, когда речь зашла о разводе. И в тот момент он был согласен со мной, он поддержал меня. Но потом, посмотрев на наши отношения со второй женой, он увидел качественно другой уровень зрелости, он увидел, наверное, как оба мы раскрываемся.

Однажды он мне даже сказал: «Когда я увидел твою вторую жену, я понял, что ты вырос. Я был горд за тебя».

Поэтому упрёк его был совершенно справедлив.

И суров. Отец вообще был суровым человеком и не жалел членов своей семьи. Жалость не его качество. И за это я его любил. За то, что в моих глазах он был не притворным, во всем настоящим. Он никогда не пытался подменить любовь ее жалким подобием. Уже одно то обстоятельство, что он после развода с мамой восемь лет за ней ухаживал и создал семью только спустя девять лет после развода с ней, о многом говорит.

Смог бы я так по отношению к своей первой жене? И вообще когда-либо в жизни? Наверно, нет.

Живой пример стоял у меня перед глазами. Что я мог ему сказать? Тогда, это было за десять лет до нашего разговора, я был совсем другим человеком. Мне было где-то двадцать два года, и те чувства, которые я испытывал тогда, конечно, были слабыми и наивными по отношению к тем зрелым чувствам, которые я испытал ко второй жене. У отца было наоборот. Он к тому моменту был уже в третьем браке. И поэтому сравнивать то, что было тогда, десять лет назад, и сейчас, казалось мне вообще не уместным. Я отчетливо помню, что у меня не было в тот момент никакого смущения ни перед ним, ни перед его вопросом. Хотя, очевидно, он хотел пристыдить меня. За это его многие терпеть не могли. Он умел в обычных людях находить изъяны и так болезненно ставить вопросы, что собеседнику становилось стыдно. Более того, как отец он вообще имел полное право пристыдить меня, несмотря на то, что мне было уже за тридцать. Хорошо хоть, что это был разговор с глазу на глаз. А кому-то доставалось от него по полной на людях. Наверное, он не очень любил тех людей, а ко мне был более благосклонен в тот момент. И эта сцена пристыжения была мне знакома с детства. Во мне-ребёнке это всегда вызывало двоякие чувства. С одной стороны, я его внутренне поддерживал, потому он всегда был по сути прав, а с другой, например, когда это было по отношению к бабушке или маме, я считал это жестоким и сочувствовал им обеим всем сердцем. В конце концов, я понимал, что эта его дотошность – не какая-то прихоть или чудачество. Я понимал, что к нему жизнь была гораздо более жестока, чем он к нам. И поэтому я искренне переживал за людей, которым доставалось от отца.