Машка кивала головой в такт ее словам.
– У него хорошая пенсия. Тысяч восемьдесят будет, не меньше. Майор сейчас. Может, перед уходом подполковника дадут. Можно и не работать, – сказала тетя Тася и вытерла платочком покрасневшие от слез глаза.
– Эх, Аля, Аля, никого смерть не щадит.
Машка пребывала весь день в полуобморочном состоянии. Ею будто кто-то руководил. Она здоровалась с людьми, выслушивала соболезнования, без сожаления прощалась. Она садилась, вставала, шла, ехала, когда было нужно. Был момент, когда она испытала потрясение, но и этот момент сразу ушел в прошлое, уступив место текущим событиям.
Она попрощалась со всеми после поминального ужина, выслушав в который уже раз недоуменное:
– Кто бы мог подумать! Кто бы мог представить, что Аля!..
Все разъехались. Они остались вдвоем с отцом в опустевшем доме. Ночью она испытала настоящий ужас, потому что спать в комнате, где умерла два дня назад мама, она не могла. Она примостилась в большой, где несколько часов назад стоял гроб и ходили люди. Уснула ли она, наконец? Наверное, да, потому что, когда она обнаруживала себя опять, ее колотила крупная дрожь.
На следующий день вечером, ощущая разлад во всем теле, она быстро собралась и уехала домой. Быстрее, быстрее. Она бежала. Отец остался один в большом доме, в своей маленькой комнате, потерянный и испуганный – он не знал, как жить дальше. Раньше обо всем беспокоилась мама.
С этого дня Машка в свою вечернюю молитву включила еще одного человека – Жорку. Она знала, была уверена, что о нем есть кому помолиться, но это было неважно. Имело значение кое-что другое. И Машка помнила об этом.
– Жорка завел конюшню, – сказал как-то по телефону отец.
– Он всегда хотел. – засмеялась Машка. – Только когда ему возиться с лошадьми. Нужно время.
– Он выходит на пенсию через месяц. Таисия Авдеевна, – так отец называл золовку. – Говорит, что у него пенсия под сто тысяч.
– Да ладно? – удивлялась Машка. – Прямо-таки сто?
– Говорят
– Тогда можно и конюшню.
– Совсем мать перестанет навещать, – сказал отец.
– Редко бывает у тети Таси?
– Забежит на полчаса, поест и опять на работу.
– А какие у нее еще заботы – покормить его, да посмотреть, что здоров.
– Говорит, что помогает мало.
– Это она так, чтобы другие не завидовали.
Машка знала кое-что про Жорку, чего не знал никто. И потому, кто бы и что бы ни говорил о нем, она была уверена, что все он делает правильно. Она, улыбаясь, вспоминала их последнюю встречу, и видела перед собой голубоглазого пацана с пластилиновым табуном на белой картонке.
В феврале у Жорки прихватило сердце.
Машка позвонила ему в больницу.
– Привет, – сказала она. – Привет, брат. Что, хандришь?
– Как ты меня нашла? Здесь! – оторопел Жорка.
– Отец сказал, что ты в больнице. Вот звоню. Что это ты? Без радости живешь? Не просто так ведь болит.
– Устал просто. Перенервничал на работе. Скоро выпишут. Ты сама как?
– Сама нормально. Тебя вспоминаю частенько.
– Что это вдруг?
– Потому что помню, все помню. Твоих коней на картонке, конюха дядю Юру, уничтоженного в день творения, за то, что недостаточно ласков с лошадьми. Помню твою полицейскую машину в день маминых похорон. Помнишь, ты сказал: «У меня есть буксировочная лента, Опустим на ней», когда оказалось, что не взяли на кладбище веревки и мамин гроб не можем спустить в открытую могилу.
– А, вон ты о чем? – он засмеялся. – Я просто сообразительный.
