…он так и не узнал, ни про комнату, ни про игру, ее никчемный супруг, погибший где-то там, в городе. Ей сказали, что он, пьяный и окончательно потерявший разум, оскорбил благородную даму не только словами, за которые ему стоило бы вырвать язык, но и прикосновением, чего охрана не могла уж стерпеть.
Его не убивали.
Поколотили.
Бросили.
И он лежал, пока кто-то из сердобольных прохожих не помог подняться. А может, дело вовсе не в сочувствии, но в надежде получить монетку-другую? В Нижнем городе ее супруг был известен бездумной своей щедростью.
Как бы то ни было, он, оскорбленный и униженный, решил, что должен выместить на ком-то обиду и отправился на Веселые поля Ёсивара…
…его нашли поутру за оградой.
…замерз?
Утонул во рве, что окружал квартал?
Или же… кто знает? Стены, окружавшие Ёсивару, высоки. А стражи на вратах глухи и слепы, ибо те, кто приходит сюда, не желает быть узнанным.
Да и внутри…
…у многих юдзё есть опасные друзья, готовые сторицей отплатить за нанесенную обиду. А проклятый Които был зол в тот день и привычен срывать злость на слабых.
Кто ж может быть слабее какой-нибудь юной хаси[2], чье внимание стоит горсть серебра?
Только жена.
Но она, на свое счастье, была далеко…
Дознание длилось недолго.
Несчастный случай.
Был пьян. И бит. И устал, верно, а потому лег спать… замерз… виновных нет, но если госпожа пожелает…
…госпожа желала лишь поскорей схоронить то, что было ее мужем. Разве не это долг хорошей жены? И она старалась, в веренице обрядов скрывая подлую свою радость.
Свободна!
Наконец-то свободна…
…перед рассветом задышалось легко, будто камень из груди вытащили. Помог ли горький отвар или же что-то иное, но я поняла – буду жить.
Мы будем.
[1] Проститутка
[2] Низший ранг юдзё.
4. Глава 4
Глава 4
Я открыла глаза.
Дневной свет пробивался сквозь узкие окна, затянутые, как мне сперва показалось, мутным стеклом. Но потом я поняла, что это не стекло, а что-то вроде полупрозрачной бумаги.
Я зажмурилась.
И заставила себя сесть, пусть и телом овладела неимоверная слабость. Тяжкий ком в груди и вправду растаял, а горло, хоть и болело, но не так сильно, как прежде. Мой рот наполнился вязкой горькой слюной, которую я сглатывала, но без особого успеха.
…я помнила все.
Каждую минуту этого странного сна, более того, я понимала, что его нельзя считать сном в полной мере. Вытянув руки, я убедилась, что это по-прежнему не мои руки.
Те же узкие запястья.
Шрам на сгибе локтя. Я теперь знала, что это след от раскаленной кочерги, которую мой супруг соизволил прижать, наказывая меня за нерасторопность.
Ее.
Нас.
Проклятье, с этим раздвоением личности что-то да надо делать. Шрам был уродлив, а вот другой, нанесенный тончайшим веером, почти красив, будто кто-то начал писать на коже священный символ «Сё», но выронил кисть…
…хорошо, что эта скотина умерла. Боюсь, во мне нет ни толики терпения…
…и не понятно, почему Иоко ушла.
Куда?
И зачем, если только сейчас обрела хоть какое-то подобие свободы.
Я поморщилась.
Пошевелила пальцами, привыкая к новым ощущениям. Потянулась. Огляделась.
В дневном свете комната была… жалкой? Дело вовсе не в том, что она мала, отнюдь. Моя первая квартира вся поместилась бы в этой комнате.
Пол.
Циновки, которые выглядели изрядно ветхими.
Сундуки на колесиках. Влажные пятна на шелке, покрывавшем стены… и свет, прошедший сквозь бумагу, и при том какой-то мутный, тяжелый.
…этот дом представлялся ей убежищем, в котором Иоко могла бы провести последние годы жизни.
