4.Старик и его призрачная надежда
Остерегайся дней грядущих —
попасть впросак немудрено:
от Провиденья милость ждущих —
вдруг подло предаёт оно.
Души былая беззаботность
покинет нас в единый миг
и одолеет безысходность,
оскалив неприглядно лик.
Надежды рухнувшая глыба
всё похоронит под собой,
не оставляя выбор, ибо
так предначертано судьбой.
А посему мне день насущный
дарует негу и покой.
…и продолжает Вездесущий
ваять всё собственной рукой.
В самый разгар полуденной жары, когда жгучее солнце достигает апогея в своей траектории и тень не простирается далеко, удлиняя своё материальное воплощение, а, млея от тепла, вяло стекает непосредственно под ноги, в час, когда протянутая длань гипсового вождя лишена визуального продолжения, – в лоно городского сквера устало ступает Старик, тяжело опирающийся на бамбуковую трость. Неторопливо он приближается к фонтану, подставляет под его освежающие струи морщинистые жёлтые ладони, ожидая, когда успокоится бешеное пульсирование в висках. Затем Старик вынимает голубой носовой платок в красно-чёрную клетку и погружает его в воду. Холст расправляется в воде и, колеблемый мелкой рябью, становится похож на развевающееся на ветру полковое знамя какого-то неизвестного государства. Сухие узловатые пальцы придерживают угол миниатюрного полотнища. Отрешённый взгляд по-старчески бесцветных глаз замирает, устремлённый в одну точку – на голубой квадрат в красно-чёрную клетку. Некоторое время Старик находится словно в оцепенении. (Вообще, старики в скверах учатся друг у друга искусству терпеливо дожидаться смерти). Но вот он вздрагивает, оживает, в нём проявляется движущая сила. Слегка отжав клетчатый платок, он прикладывает его к густо пигментированному лбу и направляется к бетонному постаменту, на котором высоко вознесён искусно изваянный гипсовый идол. В поисках тени Старик садится на одну из ступеней пьедестала и извлекает из кармана записную книжку, исписанную мелкими неразборчивыми каракулями. Он понуро склоняется и начинает старательно водить карандашом по бумаге, временами тяжко вздыхая и сердито шепча что-то неразборчивое.
Вездесущие воробьи привыкли к Старику и совсем не боятся его. Они свободно снуют возле самых его ног, отыскивая себе корм. Ни звонкое чириканье серых побирушек, ни временами возникающие меж ними потасовки из-за найденного в пыли зёрнышка не отвлекают пишущего от дела. Погружённый в своё занятие, старец начинает существовать вне времени, то есть, оно течёт само собой, не увлекая его своим потоком, а он периодически погружает свою ладонь в бегущий поток, горсточкой зачерпывает, словно воду, его проносящиеся мгновения и утоляет жажду души. Большей частью зачерпнутые мгновения оказываются прошлым, иногда – настоящим, изредка – будущим. Старик пишет письмо в прошлое.
Когда расцветший подсолнух солнца начинает слегка перезревать, вновь вырастают тени, а в сквере появляются шаловливые неугомонные ребятишки и дородные хозяйки выводят выгуливать породистых псов, – Старик распрямляет спину, одёргивает складки потёртых выцветших брюк и украдкой глядит на часы. За спиной возвышается тяжёлая громада памятника, тень вытянутой руки вождя стремится уже к другим горизонтам нежели было с утра.
