Дом шалунов - страница 4

– Ах!

Две цепкие загорелые руки схватывают Нику и высоко поднимают в воздух над самой рекой. Ещё мгновение – и маленький Ника утонул бы в быстрых холодных волнах реки.

Сильные руки крепко прижимают мальчика к груди. Над ним склоняется загорелое лицо крестьянки, повязанное чёрным платком. Её светлые глаза ласково глядят на скорее удивлённого, нежели испуганного Нику.

– Не бойся, сыночек, не бойся! – говорит она грубым, но ничуть не сердитым голосом. – Худого тебе ничего не сделает тётка Матрёна… Кабы не я, потонул бы ты, сердечный, свалился бы вниз, и поминай как звали… Небось жалко такого красивенького парнишку… Глянь-ка на меня, сынок! А и хорош же ты, маленький… Волоски-то что лён… мягкие, золотом отливают… А глазёнки-то, глазёнки! Ишь ты!.. Чего смотришь, дурачок? Ты тётке Матрёне самим Господом Богом послан… Да… да… Таких ребяток на утешенье людям Господь даёт!.. Как моего Митюшку я хоронила, так думала от слёз помру… А вот, вишь, другого Митюшку Господь мне даёт!.. Поедем со мной в деревню, сынок… Любить тебя, холить буду… И мужу беречь велю, заместо сынка, то есть Митюшки нашего, покойничка!.. То-то заживёшь у нас, сынок!..

И, говоря это, Матрёна сжимала всё крепче и крепче в своих объятиях Нику, покрывая поцелуями его нежные щёчки, розовые губки и пышные волны золотых кудрей.

Но Нике были неприятны эти ласки чужой ему женщины с большими жёсткими руками, покрытыми мозолями. Сухие, потрескавшиеся губы женщины кололи его. Её грубый голос неприятно звенел в ушах.

Нике разом представилась другая женщина: нежная, молодая, с мягкими душистыми руками, с ласковым голосом и нежными поцелуями – ему вспомнилась мама.

– К маме хочу! – неожиданно закричал он и горько заплакал, затрепетав всем телом.

– Нет у тебя нынче другой мамы, окромя меня! Слышишь?! – сердито крикнула крестьянка и, зажав своей грубой ладонью маленький, громко кричавший ротик Ники, ещё крепче прижала его к себе.

Мальчику пришлось успокоиться поневоле.

Тогда женщина закрыла его с головой тёплым байковым платком, покрывавшим до этого её тощие плечи, и куда-то понесла его, несмотря на то, что Ника, барахтаясь руками и ногами, всеми силами старался вырваться из её цепких рук.

Матрёна принесла Нику в какую-то избушку, одиноко стоявшую на самом конце большого огорода. В избе жил кум [5] Матрёны, огородник Вавила, со своей семьёй. У них-то и останавливалась Матрёна во время своих поездок в город, когда привозила из деревни на продажу деревенский холст.

Вавила, его жена и дети очень удивились при виде красавчика-барчонка, принесённого кумой к ним в избу.

– В деревню к себе повезу… Заместо сынка, Митюшки моего, – пояснила им Матрёна. – Сам Господь, видно, послал мне этого мальчика, не иначе как Он. Под старость кормить нас с Кузьмой будет сыночек мой богоданный! – заключила она.

– А полиции не боишься разве? Небось это вроде кражи выходит… Чужого ребёнка ведь ты украла, Матрёна! – нерешительно заметил куме Вавила, умный и рассудительный мужик.

Но Матрёна только рукой махнула:

– Чего украла? Как украла? Что ты говоришь-то? Бог с тобой! Господь послал. Вот и всё!

И, упрямо поджимая губы, она тотчас же стала собираться в дорогу, к себе в деревню.

Прежде всего она переодела Нику в деревенское платье, купленное ею тут же, у огородника, и принадлежавшее до сих пор его младшему сынишке. Потом строго наказала Нике называть её «мамкой» и, накормив его досыта молоком с хлебом, попрощалась с семьёй огородника и отправилась в путь.