?» В отчаянии, неподвижно, как в столбняке, я стоял, опершись о дерево, и смотрел на нее.
Она была очень красива, несмотря на невысокий рост: удивительно светлая кожа, белая, почти как бумага, высокий мраморный лоб и огромные ослепительно голубые глаза, похожие на то озеро, что расстилалось у ее ног. Светло-русые волосы волнами спускались на плечи. Она все ходила по берегу, в нетерпении осматриваясь по сторонам, но неожиданно остановилась и застонала.
И тогда я заметил изменения. На лицо ее словно набежала тень, а глаза потускнели, помутнели, и цвет их изменился: из небесно-голубых они превратились в серые, а затем в какие-то неестественно зеленые, внезапно засиявшие ярким, переливающимся огнем. И вот уже они стали набухать, вздуваться, вылезая из своих орбит, готовые вот-вот лопнуть. Неожиданно на прекрасном мраморном лбу образовалась черная трещина, которая стремительно зазмеилась вниз, через все лицо, отпочковывая от себя по сторонам другие трещины, которые в свою очередь ветвились дальше, иссекая белоснежную кожу. Но и сама кожа изменила свой вид: она сначала пожелтела, затем стала бурой и морщинистой, как у древней старухи, а потом стала просто расползаться и лопаться, исторгая отвратительный желтоватый гной. Темная пузырящаяся масса, вся в красных прожилках, полезла из-под треснувших костей черепа, издавая мерзкое бульканье, подобно закипевшей каше; и тогда страшные, распухшие, покрытые шершавой коркой глаза вдруг лопнули с оглушительным хлопком и выбросили из себя брызги гноя и какие-то красные, влажные хлопья, похожие на рваные клочья мяса, которые, медленно кружась, стали оседать на землю. Одуряющая, невыносимая вонь, вонь протухшей, наполовину сгнившей плоти распространилась в воздухе. О! Эта вонь! Я узнал ее.
Острая, как нож, жестокая боль пронзила мой желудок, и я согнулся пополам; долгий, выворачивающий наизнанку спазм встряхнул меня, и липкая тошнота подступила к самому горлу…
* * *
Я лежал, согнувшись почти вдвое на горячих скомканных простынях. Мои ноги и руки казались мне ледяными, и весь я был покрыт испариной. Меня душила неудержимая рвота.
Освободившись от своего бремени в туалете и кое-как приведя себя в порядок, я на ватных, дрожащих от слабости ногах доплелся до кухни и выпил рюмку коньяка. По странному совпадению это был именно «Курвуазье», початая бутылка которого уже довольно давно стояла у меня в баре. Принять снотворное я не решился – завтра, а впрочем, уже сегодня, надо было рано вставать. Я посмотрел на часы – половина третьего.
– Нет, определенно, так не пойдет, – сказал я себе, – если это будет продолжаться, можно и с катушек съехать. Отсюда уже недалеко и до дурдома. Явно нужно сходить к невропатологу. А, может, уже к психиатру?
Мысль о психиатре не вдохновила меня. Я словно бы слышал голоса:
– Ах, такой молодой, и уже… Какая жалость! Такой милый молодой человек! Такой подающий надежды бизнесмен, и вот… Что ж вы хотели? Так заработался! По двенадцать часов в день.
– Может быть, я, в самом деле, перегрел мотор? Сгорели какие-то проводки, короткое замыкание? Надо отдохнуть, выбраться на свежий воздух. Слава Богу, утром я еду. Треп, суета, новая обстановка. Это должно сработать. Ничего, милостивый государь, старому мотору надо поостыть; небольшое техобслуживание, смазка, и все будет о'кей.
Однако, я не чувствовал особой уверенности в такой отрадной перспективе. Сон не шел у меня из головы. Что-то там не так, определенно, не так, но что? Этот желтоватый туман, похожий на пары хлора, такой же, как и в первом сне, и запах, да-да, запах. Тот же, только еще сильней. И как все было натурально! Как на хорошем видео. И звуки: треск цикад в лесу, шелест листвы. Обычно я не помню своих снов, но в этот раз… Я помню все совершенно отчетливо, в деталях, у меня полная иллюзия присутствия. Хотя я читал о том, что сны могут быть на редкость натуральными, может быть, даже более натуральными, чем явь. Но, Боже, какая пакость! Какого черта она лезет мне в голову? И потом, было там что-то еще, что – то очень странное.
