Когда на красивой лужайке у реки офицеры устроили пикник с танцами, полдюжины молодых людей направились туда, где, весело журча, в реку впадал ручеек. Многие женщины склонны потакать чужим любовным интригам, если не затронуты их собственные интересы, и мисс Гертруда сама не заметила, как осталась с Мервином наедине. Тетя Бекки, которая расположилась под ясенями на другом конце лужайки, наблюдала этот тет-а-тет отчетливо – поскольку отнюдь не страдала близорукостью – и с немалым беспокойством. Спешить туда, где прогуливалась пара, не было смысла: если молодые люди намеревались объясниться, они успели бы это сделать до прихода Ребекки; всматриваясь в позы и жесты беседующих, Ребекка заподозрила, что молодой человек о чем-то пылко умоляет ее племянницу, а «Гертруда явно не в своей тарелке… нервно обрывает цветы… но, прозакладываю что угодно, он ей безразличен. Она не из тех девушек, что готовы очертя голову пуститься в безумную авантюру». Так думала тетя Бекки, но затем она пожалела, что осталась на месте, поскольку, как ей показалось, Мервин и Гертруда чересчур увлеклись беседой. Прошла минута, две, три, может быть, и больше – тетя Бекки стала терять терпение и уже намеревалась пересечь поляну, но тут племянница с кавалером медленно направились к живой изгороди, шедшей поперек ручья, – несколько молодых людей, рискуя упасть, собирали там жимолость, а потом со смехом и шутками вручали охапки цветов дамам. Затем мисс Гертруда кивком (небрежным и высокомерным, заметила про себя тетя Бекки) отпустила Мервина; тот глубоко поклонился и подошел к первой же даме, попавшейся ему на глаза.
Это оказалась маленькая тихоня миссис Стерк. Мервин разговаривал с ней долго, однако, судя по всему, мысли его блуждали где-то далеко. Затем он на несколько минут вступил в беседу с Лилиас Уолсингем, стараясь казаться оживленным, – так подумала тетя Бекки, которая с любопытством за ним наблюдала. Наконец он затеял увлеченный диалог с прекрасной Магнолией, давшийся ему ценой больших усилий (он не слышал ни единого ее слова, утверждала тетя Бекки), и встретил благосклонный прием – О’Флаэрти серьезно подумывал о том, чтобы после окончания пикника отстегать его плеткой, дабы внушить, что «настоящие джентльмены не суются в чужой огород».
«Он повержен, убит горем, – ликовала про себя тетя Бекки, – искушенная женщина с одного взгляда поймет, что означают эта лихорадочная веселость и горящие щеки».
Да, за всем этим судорожным весельем, пыланием щек и истеричными речами прячет свой лик кровоточащее тщеславие – haeret lateri[26] – так оно, не желая выдать себя, корчится под пыткой.
Подошла племянница, холодная и величавая, с застывшим взором и чуть заметным румянцем; она походила на юную, преисполненную сознания долга матрону, которая только что суровыми, но необходимыми мерами навела порядок в детской; в невозмутимом молчании она уселась подле тетушки; следы румянца потухли, Гертруда сделалась бледна и спокойна.
– Ну что, он объяснился? – не поворачивая головы, спросила тетка.
– Да, – ледяным тоном произнесла племянница.
– И получил должный ответ?
– Да… И прошу вас, тетя Ребекка, впредь об этом предмете не упоминать.
В глазах Гертруды, смотревших на тетушку в упор, блеснула молния – фамильная, чэттесуортовская, – так что пораженная мисс Ребекка отвела взгляд и ограничилась легким саркастическим поклоном и словами: «О, к вашим услугам, юная леди».
