– Янус сказал, что все плохо? – то ли вопрос, то ли утверждение, у Бледного вечно не разберешь.
– Вроде того.
– Тогда пошли, – он оборачивается к сидящим у стены. – Вставайте. Сфинкс нас проводит.
И я их провожаю. Причудливой вереницей мы проплываем мимо аквариума с подсвеченной Горгоной, мимо стеклянных шкафов и непрозрачных дверей – странные длинные тени. Самая гротескная – та, что состоит из двух – Табаки на плечах Лэри, – она выше всех и самая лохматая. Здесь нет Черного и Курильщика, зато Македонский тащит спящего Толстого, отражение которого в дверцах шкафов больше напоминает пухлый рюкзак. Я пропускаю их вперед и иду следом, любуясь и восхищаясь. Это моя стая. Читающая мысли, ловящая все на лету. Нелепая и замечательная. Запасливая и драчливая. Я могу полностью раствориться в нежных чувствах к ним – Черного нет, и некому сбить с меня сентиментальный настрой. Но, боже мой, до чего же нас мало! Спохватившись, что отстал, тогда как следовало бы идти впереди, показывая дорогу, я убыстряю шаг и краем глаза ловлю последнее отражение в последнем шкафу – Македонского, утаскивающего за поворот свою сопящую ношу, почти слившегося с ним Сфинкса и еще кого-то, мелькающего белыми кроссовками сразу за нами, но исчезающего, стоит мне обернуться. Мне становится совсем хорошо. Специально для этого – последнего, невидимого – я начинаю вслух читать стихи. Совершенно дурацкие, такие, какие любил когда-то Волк:
Зеленый день падучей саранчи…
Предместных гор седые очертанья,
А от полей до дома – две сумы.
Две полновесных сумки стрекотанья…
Дом
Интермедия
Хламовник встретил их насмешками и хихиканьем.
– Хвост Слепого вернулся! – крикнул Пышка.
Зануда и Плакса выбили барабанную дробь на днищах дырявых кастрюль.
– Хвост Слепого! Хвост Слепого! – пропели они.
В голосах не было враждебности. Скорее удивление. Как будто месяц в лазарете вычеркнул Кузнечика из их жизни.
Волк жадно озирался по сторонам.
– И… и Сероголовый с ним, – неуверенно добавил Пышка.
Почти вся группа была в фуфайках с яркими, кричащими надписями. Кузнечик понял, что эта мода появилась в его отсутствие. Фуфайки сообщали: «Объятый пламенем!», «Моя жизнь – сплошное разочарование», «Держись подальше!» Лица над яркими надписями казались взрослее.
Спортсмен лежал на своей кровати, свесив ноги, и листал журнал. «Обстоятельствам не поддаюсь» – прочитал Кузнечик его надпись. На них с Волком он даже не взглянул. Волк опустил на пол сумки.
– Привет, Белобрысый! – сказал он Спортсмену.
Зануда и Плакса сразу перестали стучать. Спортсмен мимолетно глянул поверх журнала.
– Пышка, объясни этим, что я давно Спортсмен, – сказал он.
– Он уже давно Спортсмен, а не Белобрысый, – покорно повторил Пышка.
Волк сделал удивленное лицо:
– А волосы не потемнели.
Пышка обернулся за подсказкой, но погруженный в журнал Спортсмен его проигнорировал.
– Волосы Спорта тебя не касаются, – важно сообщил Пышка. – И тебя тоже! – рявкнул он на Кузнечика, хотя Кузнечик о волосах ничего не спрашивал. С Кузнечиком Пышка чувствовал себя увереннее.
Румяный и щекастый, похожий на откормленного поросенка, он прохаживался перед ними, не давая войти, а они ждали на пороге, пока ему это надоест.
– Вот что, – остановился Пышка и подтянул штаны. – Твою кровать, мамашина детка, мы отдали новичку. Фокуснику. Так что будешь спать в той комнате. И скажи спасибо, что вообще не отправляем к колясникам.
