В полумраке насмешливо поблескивают черные стекла очков.
– Надеялся, что сможешь горы свернуть? Тогда ты просто дурачок. Мальчик смотрит исподлобья, закусив губу.
– Я не думал про горы. Я не дурачок. Просто тогда что-то было, и я думал, это и есть Великая Сила. А сейчас ничего нет.
Слезы щиплют ему глаза. Он задерживает дыхание, чтобы справиться с ними. Седой, невольно заинтересованный, снимает очки:
– Что ты чувствовал? Я ведь не могу знать. Расскажи, и поговорим.
– Это было как… руки. Не так, как будто они вдруг взяли и появились, а по-другому. Как будто их могло и не быть. Как будто руки – это необязательно, – Кузнечик мотает головой, раскачиваясь на корточках. – Я не могу объяснить. Как будто я был целый. Я думал, это и есть Великая Сила.
– Ты был целым? Когда вышел отсюда?
– Да, – Кузнечик поднимает голову и с надеждой смотрит в вишневые глаза альбиноса.
– А когда это прошло? Когда ты вернулся в спальню к своим?
– Нет. Так было и ночью, и утром, и еще долго. А потом исчезло. Я думал, вернется, но не вернулось.
Бесцветные брови Седого вздрагивают:
– И когда тебе нужно было делать что-то, чего ты не можешь сам, ты и тогда чувствовал себя целым? Я тебя правильно понял?
Кузнечик кивает. Щеки его горят.
– Я был, как птица, – шепчет он. – Как птица, которая может летать. Она ходит по земле, потому что ей и так хорошо, но если захочет… как только захочет, – поправляется он. – Тогда взлетит.
Седой нагибается к нему через циновку, тарелку и пепельницы. Лицо его уже не кажется совсем белым.
– Ты чувствовал, что можешь сделать все, что захочешь, когда захочешь, как только захочешь?
– Да.
– Мальчик, ты уникум!
– Это не я, это амулет! – почти кричит Кузнечик.
– Ах да, действительно, – поправляется Седой. – Я и забыл про него. Пожалуй, он получился сильнее, чем я думал. Я был бы не прочь сделать такой для себя. Жаль, что это невозможно.
– Почему? – Кузнечик полон сочувствия.
– Такие вещи получаются один раз, – Седой давит окурок в пепельнице. – Говоришь, он перестал работать?
Кузнечик нетерпеливо ерзает, облизывая пересохшие губы.
– Я потому и пришел. То есть сначала я ждал. Думал, вдруг это вернется. Долго ждал, а потом решил прийти. Ты ведь поможешь мне, Седой? Только ты можешь его починить.
Седой спохватывается, что попался в ловушку. Скорчив недовольную гримасу, он смотрит на часы:
– Я бы рад помочь, но боюсь, нет времени. Скоро вернутся наши. При свидетелях о таком не говорят. Отложим до другого раза. Может, к тому времени сила сама вернется.
– Сегодня две серии, – напоминает Кузнечик. Подозрение, что Седой хочет от него избавиться, делает его голос тусклым. – Фильм двухсерийный, – повторяет он тихо.
– Да? Я не знал.
Кузнечик встает.
– Ты не можешь мне помочь, – он передергивает плечами, не отрывая взгляда от пола. – Я бы подумал, что все это вранье, если бы не помнил, как было вначале. И таз с водой упал, – добавляет он с отчаянием. – Они вытирали пол, когда мы вернулись. Разве так бывает, чтобы все вместе? Случайно? Ведь не бывает?
– Да. Случайно ничего не бывает. Сядь.
Кузнечик поспешно садится, поджав ноги. Мрачный вид Седого вселяет в него надежду. Старшеклассники могущественны и загадочны. Когда-нибудь и он станет таким.
– Тебя обижают? Я помню, Слепой говорил мне об этом.
– Теперь меньше, чем раньше, – с готовностью отвечает Кузнечик. – Им надоело. Так… иногда пристают немножко.
