Она говорит вполголоса, но слова звучат так, будто она кричит, и не на весь мир, а на меня. Я чувствую себя почти спрайтом, младенцем, которого носят на перевязи у груди.
– Я знаю, ты считаешь меня наивной, но…
– Идеалисткой, но не наивной. Боги, Фэллон, хотела бы я мечтать так же, как ты. – Она сжимает мое запястье на мгновение, а после встает. – Я собираюсь выпить еще эля и повеселиться на славу. – Она делает пару шагов, оборачивается. – И прости.
– За что?
– За то, что причинила тебе тогда боль.
– Я не жалею.
– Тем не менее я сожалею. – Она мягко, почти незаметно улыбается. – А теперь иди, тоже повеселись. – Она поворачивается к толпе. Не думаю, что она специально высматривает Энтони, но ее взгляд останавливается на нем. Он угрюмо смотрит на огонь, будто это самая мерзкая стихия из всех.
Прикусываю губу. Я все еще злюсь на него за плохое мнение о Данте, но он ведь не знает его, как я. Допиваю весь свой эль до последней горькой капли и поднимаюсь.
Энтони смотрит на меня. Его взгляд не будоражит так, как взгляд Данте, но кровь определенно горячит.
Он сидит в одиночестве – Риччио и Маттиа, очевидно, нашли другую компанию.
– Можно? – спрашиваю я.
Его голубые глаза мерцают в свете костра, но в остальном он кажется неприступным. Я боюсь, он отошлет меня. Он не смотрит на меня. Но кивает.
Я сажусь, ставлю пустую кружку на землю рядом со своим заляпанным грязью ботинком.
– Тебе тоже потребовалось время, чтобы привыкнуть ко вкусу, или тебе сразу понравилось?
Он хмуро смотрит на меня. У него металическая кружка, а не глиняная.
– Мне сразу нравилось, но мне не трудно угодить.
Слова «в отличие от тебя» повисают в воздухе.
– Джиа сказала, ты заплатил за меня.
– В самом деле?
– Не сердись на нее. – Я кладу руку на его колено. – Я заставила ее рассказать мне.
– Я и не знал, что ты можешь принуждать людей, – говорит он сердито, и я быстро убираю руку.
– Я не владею чарами, Энтони. – Я зарываюсь пальцами в складки своего платья, раздраженная его мелочностью. – Никакими. Во мне ни крупицы магии, в отличие от тебя.
Я собираюсь уходить. Начинаю подниматься, когда пальцы Энтони касаются моей руки, скользят по ладони, против воли я отвечаю на пожатие.
– Прости меня, – говорит он, и язвительность в его тоне исчезает.
– За что? За то, что напомнил, насколько я бесполезна?
– За то, что вел себя как придурок-спрайт. И ты не бесполезна.
Я разглядываю подол платья, весь испачканный в грязи. Если бы у меня была хоть капля сил, я бы заставила одежду вращаться в тазу, который мы используем для стирки. Вместо этого мне приходится отскребать въевшуюся грязь ногтями.
– Может, я смогу научить тебя, как управлять водой.
– Мне двадцать два, Энтони. Я должна была научиться управлять водой десять лет назад.
– Может быть, ты поздний цветок.
– Или, возможно, я вообще не расцвету.
Кажется, его не волнует, что мои руки огрубели от работы, стали такими же мозолистыми, как и у него. А меня это волнует. Я отдергиваю руку, но он не отпускает. И затем его большой палец начинает двигаться по линии, которая, по словам Сиб, измеряет, как долго я проживу. Надеюсь, это всего лишь выдумка, поскольку моя линия жизни обрывается, едва начавшись.
– Ты во всем расцвела, Фэллон.
Я фыркаю. Ничего не могу с собой поделать.
– Не говоря уже о том, что ты встретилась с морским змеем и выжила. Может, водой ты не управляешь, но, очевидно, ты управляешь сердцами водных тварей. И водных фейри.
