– Накормили, накормили, – успокоил его Солтан. – Но не так, чтобы ощень. – Он весело засмеялся. – Чтобы ваш Стасик не заснул за рулём.
– То-то, сказал Лашук.
– Вы воевали? – уважительно спросил Шувалов.
– Нет, Андрюша, друг мой ситный, не пришлось. Служил в военкомате. Но вот что я тебе скажу, дорогой товарищ: эта страшная война оставила на нашей стране такой неизгладимый след, что у всего нашего народа привычки – фронтовые. Это не факт, но было на самом деле.
Лашук, взволнованный воспоминаниями о войне, тяжело поднялся, держа стакан в охмелевшей руке. Во время подъёма он, покачнувшись, задел задом стул. Солтан бросился было подхватить его, но не успел, стул грохнулся на пол. Лашук обернулся с недоумением на лице: что за шум? – посмотрел через плечо на жалобно валяющийся стул и сказал небрежно:
– Нехай, пусть отдохнёт. Потом поднимешь, Солтан, когда я закончу говорить. – Он помолчал, вернувшись в исходное положение. – Я хочу сказать, – начал он произносить высокие, умные и торжественные слова, – наша великая страна, без конца и края, делает огромные успехи. Не покладая мозолистых рук. Назло всем этими «натам» и зазнавшимся америкосам. И всё такое. Спутники, ракеты, автомат Калашникова и так далее. Как говорится, здесь у нас, на Домбайской поляне, долго ничего такого не было, – он изобразил кистью руки неопределённый винтообразный жест. – Кроме необычайной красоты и редкой природы. А вот пришло время. Начинается большое строительство. Вот уже и директор есть. – Лашук посмотрел сверху вниз на Шувалова и положил ему ласковую руку на плечо. – Верно я говорю, Андрей Константинович?
– Николаевич, – поправил Лашука Шувалов. Уже с раздражением.
– Да что ты ко мне привязался со своими бесконечными замечаниями! – осерчал вдруг Лашук. – Пристал, понимаешь, как банный лист к жопе. Сам знаю, что Николаевич. Ну, ошибся, извини. С кем не бывает? Я хочу выпить, – продолжил Лашук, немного остыв от эмоционального взрыва, – чтобы наш хлебный край и вся наша необъятная страна, от края и до края, как поётся в песне, от южных гор до северных морей, партия наша родная и всё такое, процветала и крепла с каждым днём. И чтобы народ наш многострадальный жил счастливо и во здравии. И так далее. За то, чтоб успехи были в личной и общественной жизни. За всех присутствующих!
Все выпили. Кто залпом, кто смакуя обжигающий напиток.
– Ура! – коротко сказал Солтан. – Ол-лай!
От выпитого коньяка его широкое красное лицо обрело цвет спелой свёклы. Золотые зубы его тускло светились самородками. Праздничное настроение за столом росло и крепло. Лашук, с шипением проткнутой гвоздём автомобильной камеры, требовавшей срочного шиномонтажа, выпустил воздух из лёгких, закусил солёным огурцом, занюхал ржаным хлебом (фронтовая привычка) и набросился на эт-хычины.
– Вкусно! – сказал он. И спросил: – А туристов тоже так кормите?
– Бывает, но по праздникам, – признался Левич, утратив контроль.
– Ну, что ж, это правильно, – согласился Лашук, сильно тряхнув опьяневшей головой. – А то ведь никаких денег не хватит. Экономика должна быть во главе угла, как говорится, на первом месте.
– Экономика должна быть экономной, – вставил Солтан. – Это факт.
– Да-а, – протянул Лашук грустно, – время бежит вприпрыжку. Его не остановишь. Это тебе не кляча какая-нибудь, а резвый мерин. Его только надо правильно заседлать. Вон Солтан, он знает. Потому что джигит. Я помню, как здесь, на Домбайской поляне, всё ещё только начиналось. В смысле её освоения. Никакой дороги сюда не было в помине. На моей памяти на ишаках добирались. Или пешком, на своих двоих. Завидую я тебе, Шувалов. Честное слово, завидую. От всего щедрого сердца, которому не хочется покоя. Размах, горизонт, фанфары и всё такое.
