С. Переслегин, например, «демократизатор» исторического знания, дающий простор альтернативной мифологии, которая проникает даже в документалистику, характеризуя «точность» исторических мифов, ссылается на реляции Наполеона об Аустерлицкой битве, в которых он писал о «тысячах русских, утонувших в Праценских озёрах: «У императора было живое, романтическое воображение, да и пропаганду он рассматривал в качестве отдельного рода войск. Его совершенно не интересовало, как могут люди тысячами тонуть в водоёме глубиной около метра»[6]. Другой смехотворный пример из альтернативной мифологии, который приводит С. Переслегин, это данные о численности корпуса Батыя на территории Руси – до миллиона человек. «То есть предполагается, – заявляет автор, – что миллионная конная лавина может совершать зимние походы в условиях лесостепи? Интересно, авторы этой легенды предполагали, что лошади найдут себе пропитание – или они думали, что в Орде научились организовывать снабжение крупных подвижных войсковых группировок?»
Хуже всего, по мнению С. Переслегина, обстоит дело со Второй мировой войной, в особенности с цифровыми данными, поскольку «каждая сторона оценивала численность своих войск по реальному положению дел, а численность противника – по штатному составу. Во всех донесениях всех сторон существовала тенденция выдавать предполагаемые общие потери противника за потери убитыми или даже пленными, а уничтоженная техника противника определялась «методом научного тыка», но документировалась при этом скрупулёзно. Иногда дело доходило до анекдотов – когда, например, по документам самоходок «Фердинанд» одними только советскими войсками было уничтожено на порядок больше, чем их произвела вся промышленность Германии».
Чтобы избежать таких псевдонаучных данных, не соотносимых с реальностью, считает исследователь Второй мировой войны, необходимо знать не только документы о ней, но и экономическую географию. «Желательно также иметь представление об общей истории – о теориях цивилизации, о моделях исторического развития, об историческом контексте, в который вписана данная война. При этом нужно соблюдать баланс между дедуктивным и индуктивным методом. Ни в коем случае нельзя идти от общего к частному в заранее избранном направлении, игнорируя «неудобные» документы. Но точно так же недопустимо двигаться от частного к общему, абсолютизируя документ и игнорируя контекст. Нахождение такого баланса представляет собой главную проблему, возникающую при изучении военной истории»[7].
Именно игнорирование общепринятой методологии исторических исследований различного рода «альтернативщиками» и приводит к разным точкам зрения на Большую войну, вплоть до понимания стратегии и тактики ведения современных и ушедших в прошлое войн. Тем более что подобные явления планетарного масштаба по-разному интерпретируются с точек зрения здравомыслия и здравочувствия, без которых они просто-напросто не могут быть правильно поняты и истолкованы, поскольку представления о гуманности в разных человеческих сообществах не всегда совпадают.
Одна из советских и неординарных поэтесс и писательниц Лариса Васильева, не чуждая меткословию, разграничивая историю и науку, занимающуюся её изучением, удачно назвала, на мой взгляд, последнюю «истористикой». «Историю, – отметила она, – всегда переписывают. Вокруг истории груды смыслов, вымыслов, домыслов, в угоду той или иной конъюнктуре. Вокруг и внутри истории всегда живёт истористика – спорные и бесспорные соединения жанров, рассказывающих о прошлом. Свои книги не считаю научными. Остерегаюсь слова «наука». Если история наука, то почему она никогда никого ничему не учит? Однако как в таком случае строить школьные учебники? Об этом нужно всерьёз думать, используя не только вертикальные умы мужчин, но и круговые, материнские чувства женщин».
