Дорога длиною в 300 лет - страница 3

– Я не хочу говорить твоему отцу, – сказала она наконец, – он может принять жесткие меры. Но ты должна понять, что этот союз невозможен.

В глазах Элеоноры стояли слезы. Она любила Бертольда, и ей казалось, что без него ее жизнь потеряет смысл. Но она также любила свою семью и не хотела причинять им боль.

– Я подумаю, мама, – прошептала она, вытирая слезы.

Она вышла из комнаты, чувствуя себя опустошенной. Она понимала, что ей придется сделать выбор, который изменит ее жизнь навсегда.

Герцог Максимилиан, отец Элеоноры, сначала старался не обращать внимания на эти шепотки, считая их пустой болтовней. Но постепенно слухи достигли и его ушей, и тон их становился все более настойчивым и тревожным.

К тому же, и его собственные политические и финансовые амбиции подсказывали ему необходимость более выгодной партии для дочери, чем брак с небогатым бароном. Он начал наблюдать за Элеонорой и замечать ее задумчивость, отрешенность и тайные вылазки из замка.

Напряжение достигло пика в один из вечеров, когда герцог Максимилиан пригласил барона фон Ледебура, отца Бертольда, на официальный обед в замке. Изначально целью встречи были формальные переговоры по торговым делам, но подспудно герцог надеялся прояснить ситуацию с отношениями между детьми.

Обед начался в вежливой и сдержанной атмосфере. Политические и экономические вопросы обсуждались с дипломатической осторожностью. Но по мере того как вино разогревало кровь, а напряжение нарастало, разговор неизбежно перешел к более личным темам.

"Барон, – начал герцог Максимилиан, отложив серебряную вилку, и в его голосе появились жесткие нотки, – я слышал некоторые слухи о слишком частых встречах вашего сына с моей дочерью."

Барон фон Ледебур, человек опытный и осторожный, сделал вид, что не понимает, о чем идет речь. "Герцог, молодые люди всегда найдут общий язык. Что тут такого?" – ответил он с напускным безразличием.

Но герцог не был настроен на шутки. "Не притворяйтесь, барон. Речь идет о чем-то большем, чем просто дружеское общение. Я не допущу легкомысленных увлечений моей дочери бароном из вашего рода." В его голосе зазвучало открытое презрение.

Барон нахмурился. "Позвольте, герцог, какой тон? Мой род конечно менее знатен, чем ваш. Но мой сын – вполне достойная партия для любой девушки."

"Достойная? Для герцогини? Не смешите меня, барон. У меня другие планы на будущее моей дочери. Я не намерен разменивать ее на барона, пусть даже и молодого и перспективного." Герцог уже не скрывал своего гнева.

"Вы смеете оскорблять мой род? – вспылил барон , вставая из-за стола. – Я не позволю вам так разговаривать о моем сыне, о моем роде в таком тоне!"

"А я не позволю вашему сыну крутить романы с моей дочерью! – ответил герцог, поднимаясь навстречу барону. – Это конец. Забудьте о всяких встречах и мечтах о родстве между нашими семьями!"

Громкие голоса родителей, полные гнева и презрения, достигли ушей Элеоноры, которая случайно оказалась неподалеку от столовой. Сердце ее упало. Она поняла, что произошло непоправимое. Родительская ссора разрубила нить их надежд, похоронив мечты о совместном будущем. Слезы задушили ее, и она бросилась в свою комнату, захлопнув дверь и опустившись на кровать в отчаянии. Мир рухнул в одночасье, оставив лишь боль и пустоту в ее юном сердце.

После рокового обеда в замке баварских герцогов, жизнь Элеоноры-Софии словно погрузилась во тьму. Запертая в своей комнате по приказу отца, она чувствовала себя птицей в золотой клетке. Роскошь окружения – шелка, кружева, зеркала – казалась теперь издевкой, напоминанием о свободе, которой она лишилась. Слезы не высыхали на ее щеках, а сердце разрывалось от боли и отчаяния. Мир сузился до стен ее комнаты, и единственным окном в этот мир оставалось окно, выходящее в замковый парк, где еще совсем недавно звучал шепот любви и звуки смеха.