Дорога к сыну - страница 5
Я больно ударился лбом о стекло и почувствовал, как в пятках стало жарко и тесно моей душе. Вопрос был столь неожиданным, сколь невозможным. Ни голоса, ни самого вопроса, по сути, не должно было быть по всем законам естества.
Испуганно втянув голову в плечи, я наклонился вперёд, предвосхищая дурные последствия. Но ничего не последовало, я не выдержал искушения и соблазна человеческого любопытства, оглянулся на голос и увидел старика.
Он стоял надо мной, поддавшись вперёд, как обычно поступают предупредительные и глуховатые люди, и прятал тихую улыбку в иссиня белой бороде. Тёмные землистые глаза его да гусиные лапки вокруг них выдавали в старике добрый нрав и широкую натуру. Душа – при теле, а старик – при зелёном и тёплом халате. Халат из зелёного панбархата отливал живым серебром, словно дрожащий свет на листах серебристого тополя. Сам удивительный обладатель чудесной одежды так и светился изнутри начищенной медной лампой, отчего казался золотистым облаком света, нежели человеком.
Вежливо наклонив голову в зелёной чалме и приложив правую руку к груди, старик выказывал приветствие и уважение. Другой рукой он придерживал сбитый дорожный посох и держался за спинку сиденья, с тёплой улыбкой наблюдая за мной.
«Который час?» – повторил свой вопрос необычный старик.
Страх прошёл, обыкновенное любопытство сменилось заинтересованностью человека, способного воспринимать факты, какие, порой, предлагает щедрая на выдумку жизнь, и находить в них аргументы. Да, пусть всё идёт своим чередом, а ты, будь добр, ничему не удивляйся: всё воспринимай и на ус мотай. Как говорится, нас этим не возьмёшь, коль не лыком шиты и сахар вприкуску кушаем, так-то!
Так весело думал я, пытаясь разбудить в себе бесстрашие.
Поразмыслив на досуге, я привычно вскинул правую руку к глазам и взглянул на электронные часы. На табло чётко проявлялись почти готические числа, обозначавшие первую четверть седьмого.
«Пятнадцать минут седьмого, уважаемый отец, сейчас поедем», – ответил я, обратившись к вопрошавшему, как обращался и обращаюсь поныне к другим старикам – для меня они были и остаются отцами.
«Спасибо, – поблагодарил старик мягким тихим голосом – так цветы шелестят в букете, когда вместе со своим сердцем передаёшь их в руки любимой женщины, – показал глазами на сиденье, рядом со мной, и спросил: – Позвольте присесть?»
Я не смог отказать в его просьбе, хотя нас и было только двое, и он присел. Взглянул в окно, вздохнул, словно не знал с чего начать разговор, обеими руками расправил свою густую бороду, собрал её в пучок, после выпустил из рук и обратился ко мне со следующими словами:
«Позволь мне, о, благородный незнакомец, поведать ушам твоего сердца удивительную и правдивую историю, дабы скоротать унылые часы одиночества. По дороге в город удобно говорить и слушать, а умная и добрая беседа сокращает путь».
Я снова обратился к окну. Поминутно внушая себе, что это всего лишь обман зрения, причудливая игра электрического света и теней, пришедших из утреннего тумана, и плод моего воспалённого воображения, я мысленно говорил себе, что никакого старика, в действительности, не существует. Тем не менее, явственно ощущал его тёплое дыхание с лёгким намёком на аромат благовонной травы райхона (базилика) и видел его отражение в стекле, и я спешно спрашивал себя, как быть.
Наконец, я пришёл к выводу, этот чудесный старик был из породы тех людей – по сути, звучит весомей и определённей, чем неожиданно сгустившийся эфир, – которые неустанно удивляют нас своими чудесами на фоне привычной обыденной жизни. К ним нельзя привыкнуть, как нельзя привыкнуть к алым тюльпанам, открыто растущим среди январских российских снегов, или к двухметровому снеговику, стоящему на низиной равнине под июньским таджикским солнцем.