– Что надулся, как мышь на крупу, – добродушно посмеивался дед, глядя на обиженное лицо внука. – Мороз трескучий был, аж дыхание перехватывало. Вот подрастешь маненько, тогда другое дело.
Хлопнула сенная дверь, и через мгновение в дом вошла розовощекая с морозу бабушка с кошелкой в руках. На ее круглом благостном лице застыла умиротворенная улыбка.
– К обедне ходила? – оживился догадливый внук. – Чего принесла?
Он нетерпеливо ожидал, пока улыбающаяся бабушка бережно вешала на гвоздь плюшевый пиджак с шалью.
– Мороз-то поутих, кажись, – она протянула внуку просвирку.
Грызя божий дар, он более миролюбиво глянул на деда:
– Дед, а ваш город на горючем камне построили? Ну, на том месте?
– Может и так, – сухощавое лицо деда просветлело. – Заложен он был еще при царе Иване Грозном как сторожевой город…
– Хлебом не корми, только бы ему истории разные калякать, – ворчала бабушка, снимая с квашни марлю и засучивая рукава.
Ванька восторженно кинулся к нему на колени, обхватил за шею:
– Ты рассказывай, не слушай бабушку. Пусть она тесто месит.
– Тогда каждую осень караулы наши степь за лесом жгли, чтобы значит ногайцы в Присурье не ворвались.
– Ногайцы – это татары, дедуленька? – взволнованный Ванька замер.
– Они самые, – подтвердил дед, – Ногайская Орда. Как нагрянут бесчетно с Дикого Поля, сколько народу извели, в полон угнали – не счесть. Вот и построили города-крепости цепочкой вдоль леса от набегов, значит. Город наш знатный, – с гордостью произнес он, – его когда-то разинский атаман Нечай брал. Говорят, сам Степан Разин в пещерах на Стрелке прятался, когда воеводы царские войско его под Симбирском разбили. Бывал я в тех пещерах в детстве еще.
– Далеко они, дедуленька? Пойдем туда!
– Вот лето настанет, видно будет…
Бабушка старательно месила тесто: ноздреватое, тягучее, оно поскрипывало и пищало под уминавшими его бабушкиными руками.
– Запарилась, – выпрямившись, она весело смотрела на примолкших, было, собеседников. – Проголодались, поди. Сейчас самовар поставлю.
– Емельян Пугачев у нас бывал, правил суд да расправу над помещиками, – деду приятно было говорить об истории родного города. – Всесоюзный староста Калинин в восемнадцатом приезжал, речь держал перед народом.
– Ты видел его? – задохнулся от изумления внук.
– Как тебя сейчас, слазь-ка, – деду не терпелось перекурить.
– Откуда ты все знаешь, дед?
– Историю своего края надо изучать, – поучал внука дед, усаживаясь перед отдушиной и закуривая. – Любить свою землю надо, а не знаешь истории, так и не сможешь. Неоткуда любви-то будет взяться. Вот и едут из дома, кто куда… – в его голосе застарелая обида.
– Запамятовала, было, – спохватилась бабушка, выпрямляясь над самоваром. – Квартеру-то соседскую заселили. Спускаюсь с горы, а военный с женой и мальчонка чемоданы тащут. Вот тебе и друг новый.
Но Ванька уже не слышал, он лихорадочно одевался, забыв про чай.
Дверь в соседскую квартиру была закрыта, во дворе никого. Ванька разочарованно потоптался в ожидании и побежал в сад.
Снег вокруг яблонь почернел от кострища, и Ванька несказанно обрадовался, увидев обмотанный мешковиной ствол дикарки. Он поднял обгоревшую палку и осторожно постучал по стволу: с веток посыпался снег прямо ему за шиворот.
– Вот видишь, дед не забыл про тебя, – удовлетворенно улыбнулся он яблоне, поеживаясь, и вздохнул:
– Я не нарошно проспал, не сердись, ладно?
