– Нет. Они боятся Имбара, и при чем гораздо больше, чем меня, моего брата или племянника, – покачал головой тот. – Потому что вы, Горскун, отдельная сила. И, как все видели, сила немалая.
– Мы же на вашей стороне, – развел руками Амир.
– Да, для меня. Для клана Конрэй тоже. И даже для самого Мааркана. А вот для них – всякий, кто не свой, тот потенциально подозрителен. Впрочем, любой горный для них тоже не свой.
– Друзья, хватит о политике, успеется еще! – Кинн уволок откуда-то серебряный узкогорлый кувшин с вином, и принялся наполнять опустевшие полностью или наполовину кубки. – За вечер столько политических речей сказать придется – тебе, брат, в первую очередь, да и Амиру тоже наверняка! – так что давайте не будем усердствовать заранее. Лучше послушайте, кого я тут с крайморскими гостями намедни видел!
– Кого это?
– А помните того чудаковатого ученого, которого Амир притащил из южных предгорий? Смешной такой, кудрявый, чуть рыжеватый, и бородища нечесаная, как у охотничьего терьера! И пить не умеет совершенно еще… Как там бишь… Тэм, да?
– Тэммар Неболтливый, – негромко подсказали ему из-за спины.
– Вот его и видел! – Кинн взмахнул свободной рукой, словно подтверждая свои слова.
– Да иди ты! – не поверил Амир, да и остальные северяне поддержали его недоверие.
– Этого только еще не хватало, – нарочито холодно протянул Уаллэн. Видно было, что еще немного – и он рассмеется тоже.
– Да точно говорю!
– Кинн, вечер только начался, а ты уже надрался, да так, что всякое непотребство мерещится, —все так же холодно, изо всех сил пряча рвущийся наружу смех, продолжил глава клана.
Амир не выдержал, прыснул.
Следом рассмеялись все остальные, обмениваясь диковинными предположениями, чего еще и где Кинн мог повстречать после еще кувшина вина. При чем сам шутник предлагал самые причудливые версии и хохотал громче прочих. Пошутил ли Кинн, или незадачливый исследователь вновь вернулся в Гаэль, никто так на самом деле и не узнал.
А тем временем вечер шел к своей кульминации.
Все собравшиеся потихоньку потянулись из дворца на площадь – сама коронация должна была состояться перед как можно большим числом народа – и под открытым небом.
Вечер за стенами замка наливался густой синевой, и первые звезды проклевывались искристыми зернами в темно-голубой акварельной глубине. На площади горели факела, освещая широкий круг близ высокого помоста, застеленного коврами цвета старого вина. Из распахнутых ворот дворца выдвинулась процессия с королем Леоном во главе – он шествовал по узкой дорожке, выстланной все такими же яркими – цветов его клана – коврами. Народ приветствовал своего государя восторженным гулом, но тот очень скоро стих – осталась только густая, растекающаяся, точно свежий мед, мелодия, что выводили музыканты, ждавшие своего часа в самой густой тени близ помоста. Гулкий рог, деревянная флейта, еще что-то незнакомое… сложная и тягучая, она заставила вслушиваться, замерев, в каждый звук. Лорд Леон Мааркан шел нарочито медленно, каждым движением вторя музыкальному рисунку. Когда напев стих до едва различимого, государь уже поднялся на возвышение и, повернувшись к народу, снял свою прежнюю корону – простой обруч с редкими зубцами, корону только восточных земель. Неведомо откуда – точно из мешанины факельных отсветов и теней – сгустился близ государя жрец – алое с белым, черная сердцевина.
