«И это записать. Непременно»
Дела его отвлекают от этого, но стоит только снова остаться наедине с бумагами и собой, раскрыть дневниковую тетрадь и взяться за перо…
Не пиши ничего в дневник сегодня. Зачем? Ты и так все помнишь, у тебя же такая прекрасная память…
Отстань!
Чем поможет оно твоей стране?
Оно поможет по крайней мере мне.
Взгляд падает на рисунок кораблика.
Корабли… а сколько их у вас? Зачем корабли на силамарском берегу, когда напасть на вас скорее всего захотят со стороны Краймора?
Что им мешает доплыть по окончании постройки вдоль берега, мимо устий Лэйвии и Кэйхи? Первое пробное плавание к тому же.
Подаришь братцу просто так то, что создал столь большими усилиями?
Что значит – подаришь? Гаэль единая страна! Единый народ! И мы с братом…
Это ты так думаешь, о благородный Бриваэль… как ты можешь знать, о чем думает твой брат? Что нашептать успели ему чужаки с Севера? Чем живет он теперь – знаешь ли? Не о чем письма шлет, а каков он на самом деле?
Уйди, темная пакость. Это мой брат, и верю я ему, как себе.
Как знаешь, упрямец… или сказать – слабак?
Исчезни!
Отзвук холодного смеха. Мерещится – или в самом деле гуляет где-то на границе слышимости?
Записывать и правда уже не тянет, но Бриваэль все равно заставляет себя сперва подробно написать про сон и пробуждение, и все мысли попутные, не обходит и ложное воспоминание.
«Точно чужой голос я слышу – и знать бы, кому принадлежит он…»
Потом снова уходит в чтение.
Смысл прочитанного на этот раз вьется и скользит водяной змеей в мути зеленоватого омута, и государь принимается изучать чьи-то рисунки, приложенные к записям. Рисовал, скорее всего, не сам автор строк, да и сюжеты изображенного мало соотносятся с текстом – в основном это сильно стилизованные, но узнаваемые и оригинальные портреты придворных.
Стиль несколько своеобразен, но любопытен, поэтому Император всматривается долго.
– Вот ну и физиономии, а, – бормочет Бриваэль. Точно птицы носатые… Особенно этот, страшен, как ночь без звезд!
Он присматривается к профилю, что особенно пришелся не по вкусу ему своими острыми резкими чертами – и вдруг разом узнает, чей это портрет.
«Это же наш отец! А вот этот мальчишка рядом, что показался мне противно-развязным – наверняка я сам!» Бриваэль роняет лист, бросается к зеркалу – неужто он сам себе покажется таким же отвратительным, как и портреты родичей, знакомых, друзей?
Из хрустальной толщи зеркала на него смотрят его собственные серо-голубые глаза, полные страха – выражение это им несвойственно, как несвойственно солнце ночному небу! – бледное лицо, искаженное странной гримасой… и вторая пара глаз, выглядывающих из-за спины. Чужих глаз – белых, как неживой свет нарисованной луны. Хозяина этих глаз не видно – на его месте клубится темнота. Оба плеча разом обжигает крапивной плетью, Бриваэль чувствует тяжесть чужих рук, а зеркало бесстрастно кажет туже не просто сумеречную темноту, но темные клубящиеся одежды существа, стоящего за государевой спиной, а после и изжелта-блеклое худое лицо, издевательскую ухмылку, длиннопалые костлявые кисти рук на плечах Бриваэля, впивающиеся когтями в плотный вышитый шелк. Ужас охватывает Императора, тот мигом находит рукоять кинжала у пояса, резко разворачивается, выхватывая клинок из ножен…
Раздается гулкий густой звон бьющегося стекла – зеркало летит на пол, сбитое резким движением. За спиной никого. Ничего. Пустота.
