Это все не моя идея, если что. Это искрометные комментарии человека сзади. Свою работу он уже защитил и последние полчаса занят только тем, что комментирует все, что слышит. Что не слышит – переспрашивает и требует развернутого комментария.
Я в третий раз прошу не задевать мой стул, сижу прямо, он.. Другой. У нас в школе таких нет: разбитая губа, партаки – с любовью или нет, понятия не имею, сделанные в домашних условиях татуировки в самых неожиданных местах. Мне кажется, нос у него был сломан, когда он ловит взгляд, он мне не улыбается – я бы тоже не улыбнулась, он скалится.
– Принцесса, – тон насмешливый, бейджик на пиджаке школьной формы безусловно говорит «Скарлетт», но он его игнорирует, словно пробует, кусает его и сплевывает им на пол или прямо мне в лицо, неважно, мне кажется, он бы с одинаковым успехом мог сделать и то, и другое, – Принцесса, работа у тебя была, честно скажу, слабовата. И тезисы меня не впечатлили.
Я могла бы ответить примерно сотню вещей и послать его в тысячу удивительных мест, я могла бы сказать, что я абсолютно не пытаюсь его впечатлить. В итоге я хлопаю глазами, совершенно потерянная, у него глаза темные такие, почти черные, зрачки чуть расширены, он же не может быть под чем-то? Я имею в виду.. Мы в общественном месте?
Но он смотрит мне в лицо и я чувствую знакомый зуд в пальцах, я не доставлю ему такого удовольствия, как просто задать этот вопрос.
Мысли щекочутся.
Я могла ответить сотню вещей, в самом деле, это никогда не было для меня проблемой, мне пятнадцать, ему по виду тоже, когда он скалится в очередной раз, его губа еле заметно начинает кровить.
Господи, этот мальчишка вообще умеет улыбаться?
– Тогда хорошо, что ее писала не я, – бросаю неловко, наугад, пытаюсь защищаться. По факту – нелепо пялюсь ему в лицо, молодой языческий божок, он будто вырезан из дерева.
– В самом деле?
Он усмехается, понимает, что поймал меня.
Он поймал меня, черт бы с ним. Черт бы с ним.
– Твоя, на самом деле, тоже так себе. Не впечатлила, знаешь. Или может быть это твои навыки как презентующего?
Я пытаюсь укусить в ответ, но в голове щекочет, будто все мои мысли, все мои мысли. Вот они. Разложены.
И путаются, путаются, путаются. Я отворачиваюсь, когда чувствую, что краснею.
***
Мы сталкиваемся в конце конференции, оба отчаянно зеваем, я успеваю подслушать, что он из той безумно странной и безумной продвинутой школы с религиозным уклоном, и потому когда я вижу надпись на его футболке «Когда я встаю на колени – это не для того, чтобы помолиться», я усмехаюсь, – Мне нравится, – указываю на футболку, и, когда он склоняет голову в шутовском поклоне, я чувствую, как он снова демонстрирует восхитительный оскал.
Эта ухмылка, усмешка, черт знает, зубастая, делает со мной удивительные вещи. Снимает кожу. И возможно одежду.
Его присутствие, то, как он пахнет, я почему-то думала, что будет неприятно, но пахнет чистотой, и когда я дотрагиваюсь до него – он почему-то вздрагивает, но перехватывает мою руку прежде, чем я действительно успеваю ее отдернуть.
Его присутствие, как и его ухмылка, делает со мной удивительные вещи, я не хочу на него смотреть. Но продолжаю все равно, – Дать поносить?
Мы смеемся. Я могу пережить, наверное, что угодно, но не звук его смеха, это хорошо, это ослепительно, я разрешаю себя поцеловать – я не знаю, почему. Возможно, только поэтому.
